На столе пустые банки… Энергетики уже не спасают. В пепельнице нет больше места. Окна закрыты наглухо, даже дневной свет не в силах пробиться. Часы не электронные и никак не угадаешь, что по ту сторону стекла, то ли ясный день, то ли тёмная ночь.
Лишь настольная лампа, верной службой, горит уже не первые сутки… А что до него, то он выкурил четыре пачки сигарет, выпил с десяток напитков, содержащих кофеин, но так и не притронулся к алкоголю. Уже потеряв счёт времени и позабыв какое число на дворе, он не планировал возвращаться в тот мир, который так недавно был его домом. Нет даже мысли о том, чтобы покинуть те четыре стены, поддерживающие его жалкое существование, и защищающие от всей окружающей, вне стен, боли.
На телефоне пару тройку пропущенных звонков, последние проценты зарядки и отторгающая связь с внешним миром, которой он так старается избежать. Спасительным кругом стали: тетрадь в клетку, наушники с плеером, сигареты и фотографии. Ещё остаток рассудка, не позволявший провести красную линию по запястьям или в несколько раз увеличить дозировку медицинских препаратов.
Наушники в этом случае, как зеркало души, то, что играет в динамиках, творится и там, где-то глубоко в самых закоулках подсознания. Как бы странно не было, но чем больнее для тебя музыка, чем больше она тебя добивает, тем легче тебе становится, хотя по логике ты должен, только с большей вероятностью, утонуть в своей печали. Жаль только, что плеер не вечен и нуждался в зарядке, приходилось выплывать из океана грусти, до тех пор, пока это чудо инженерной мысли не восполнит запас так нужной ему энергии. И в эти моменты, руки брались за карандаш с тетрадью, никто не знает, что же было начертано на тех листах. А если бы и знал, понять их не смог бы никто, ведь чтобы уловить смысл, нужно побывать в шкуре того, кто их написал. Вся та боль, что сжигала его изнутри, все те страдания, лежащие мёртвым и тяжёлым грузом на плечах, вся та сила, которая сдерживала его от ракового и неправильного шага, всё это было в той тетради. Что-то в стихах, что-то в прозе, что-то было не написано, а выцарапано уже сломанным карандашом, где-то бумага впитала слёзы, где-то была порвана, в приступе ненависти.
