Лучи солнца проникали в комнату сквозь закрытое окно столовой, отражались от спящего в старинном серванте хрусталя и освещали помещение даже ярче простенькой люстры с парой торчащих из нее в разные стороны лампочек, как поломанных цветочных стеблей. Несколько монотонных шкафов ютились у стен, покрытых строгим узором обоев, сдавливавшим пространство широкими линиями и зигзагами насыщенного серого цвета. Напротив окна, в побледневшей от солнечного света дальней части комнаты узор достаточно сильно выцвел, за исключением прямоугольного участка стены, где, видимо, раньше стоял еще один шкаф. Если бы не давящий орнамент обоев, помещение показалось бы свободным, даже полупустым. Перед окном стоял цветной ламповый телевизор, показывавший с помехами научно-популярное шоу с двумя спорящими на какую-то тему экспертами, стоявшими по разные стороны от направляющего их диалог в нужное русло ведущего. Справа от слегка повернутого туда же телевизора, в самом темном углу комнаты стояло денежное дерево, а чуть ближе к прикрытой белой двери – большой синий диван с длинным ворсом, какой появляется на гладкой ткани спустя тысячи проведенных на нем вечеров. Прямо над вмятиной насиженного места, в граничащей с кухней стене располагалась маленькая черная дверца для передачи еды, чтобы не ходить каждый раз туда-обратно. В центре комнаты, под незаметно светящей в дополнение к яркому солнцу люстрой стоял темно-коричневый раздвижной обеденный стол, покрытый толстым слоем слегка поцарапанного лака. Из четырех расставленных полукругом стульев бежевого цвета два пустовали, на третьем лежала свернутая скатерть для семейных обедов, а на последнем сидел молодой человек с взъерошенными черными волосами в расстегнутой фиолетовой рубашке в клеточку поверх черной футболки. Худое, с прямыми чертами лицо выглядело совсем юным, но четкие линии глаз, аккуратный нос и тонкие губы создавали вид более мужественный, чем было на самом деле. Шоркая ремешком закрепленного на запястье циферблата, он писал авторучкой в тетради размашистым почерком, на скорую руку, не экономя места, так быстро, чтобы успевать за драматическим баритоном ведущего. Стол скрипел, а бумага шуршала при каждом переворачивании страницы, на полях расползалось пятно от пролившегося из миски с хлопьями молока. Парень иногда бросал ручку, съедал несколько ложек приготовленного наспех ужина, пока люди в телевизоре повторяли сказанное или отвлекались на бессмысленный спор. Затем, расплескивая молоко на старую, потасканную тетрадь, он продолжал записывать их слова.
