Нина Купина мерила шагами проржавевшую палубу беженского корабля и зубрила английские глаголы: to come – приходить; to see – увидеть; to win – победить.
Ледяной ветер насквозь продувал её вылинявшее пальто, но Нина не возвращалась к себе в «каюту» – в отгороженный одеялами подъемник, некогда перевозивший грузы в трюм и обратно. Там Нинины соседки принимали роды у какой-то несчастной девочки.
Вот уже несколько недель две тысячи белогвардейцев томились на кораблях в двенадцати милях от Шанхая – местные власти запретили беженцам приближаться к городу. Представители китайского губернатора, Французской концессии и Международного поселения выразили им соболезнования по поводу проигранной гражданской войны и вынужденного бегства из России… и на всякий случай прислали военный корабль, который взял русских под прицел. Весьма разумная мера предосторожности: а то кто знает, вдруг они с отчаяния пойдут в атаку на мирный Шанхай? В трюмах у русских было полно оружия, и его вполне хватало для небольшой войны.
– Нина Васильевна, вот вы где! – раздался гулкий бас. – А я везде вас ищу.
Отец Серафим – огромный, со спутанной светлой бородой – спешил к Нине, придерживая на ходу ворот фуфайки, не сходившейся на его мощной шее.
– Нам надо нарисовать рождественскую елку на стене у кают-компании. Сможете? Пусть у детей будет хоть какое-то подобие праздника.
Отец Серафим дал Нине кусок угля, и она поднялась по обледенелому трапу на верхнюю палубу, запруженную народом. Мужчины мололи рис на самодельных ручных мельницах; женщины стирали. Ветер трепал штаны и пелёки, сохнущие на зачехлённых стволах орудий. С кормы доносилось глухое пение священников – там готовили к погребёнию женщину, умершую от пневмонии.
Нина оглядела рыбачьи лодки у стен древней сторожевой крепости и низкие берега, присыпанные снегом, розовым в свете закатного солнца. Вдали поблёскивали огни города, куда могли зайти все, кроме русских.