Князь Роман Глебович стоял на коленях у золоченых ступенек ханского трона и молча, склонив голову, ждал. За его спиной пребывал в той же отцовской позе покорности старший сын Дмитрий, который тяжело дышал, волнуясь за отца: уж очень не хотел князь Роман принимать завещанный ему покойным племянником Брянск и, тем более, ехать в ненавистный ему Сарай за ярлыком на право удельного княжения.
В приемной зале ханского дворца царила полная тишина. Молодой хан Узбек сидел в своем золоченом кресле, окруженный со всех сторон рассевшимися на персидских коврах приближенными и тоже молчал, раздумывая.
По правую руку от него сидел на небольшом возвышении духовный наставник имам Ахмат, а по левую руку стоял, ожидая вопросов от своего повелителя, его тайный советник – тридцатидевятилетний Субуди.
В ханском дворце не было женщин: хан Узбек строго соблюдал исламские нормы и никогда не выводил на всеобщее обозрение своих жен, которым не полагалось покидать пределы ханского гарема.
Несмотря на свою молодость, Узбек-хан поражал окружавших его подданных осмотрительностью, вдумчивостью и медлительностью.
– Горячность и быстрота, государь, – учил его имам Ахмат, – нужны только в гареме, но в делах вредны и пагубны. Всласть разговаривать можно только со своими женками, а с другими людьми следует беречь каждое слово! А с рабами надо быть предельно осторожным, особенно с урусами, не знающими истинной веры!
Вот так и сидел ордынский хан, размышляя не вслух, как это обычно делали его предшественники, но про себя.
– Вот так беда! – думал молодой хан. – Прошло совсем немного времени после смерти дедушки, а вот теперь узнаю о кончине верного мне уруса Вэсилэ из Брэнэ! Неужели душа этого коназа устремилась к душе покойного Тохтэ-хана, чтобы и после смерти служить своему повелителю! – Узбек вздрогнул от такой догадки. – Разве возможно такое, чтобы неверный, но преданный слуга, урус Вэсилэ, удостоится такой чести? Надо бы поговорить об этом с имамом…