– Кто ты такая? – лохматый старик склонялся над Эльзой, цепко удерживая ее за плечо, и его глаза впивались в нее со злостью и угрозой.
– Не знаю, – подумав, ответила Эльза.
Она могла бы сказать свое имя – но оно никак не ответило бы на этот вопрос.
Могла бы называть свой возраст – что-то между двенадцатью и четырнадцатью, по соображениям самой Эльзы, – но это тоже бы не помогло.
Возможно, нужно было сообщить, что ее прислали из «Приюта любви и послушания», но это и без того было понятно по ее форменному платью.
Жизнь изменилась этим утром, когда Эльза мыла окна в кабинете директрисы, мадам Дюваль. Дверь вдруг распахнулась и пропустила внутрь невероятной красоты молодую даму в пышном платье, украшенном розами.
– Я больше не могу! – заломив белоснежные руки, воскликнула дама и изящно опустилась на кушетку. – Этот старик меня сведет в могилу.
– Господину Гё снова нездоровится? – спросила мадам Дюваль.
– Он опять выгнал всю прислугу и зарастает грязью в своей берлоге, – досадливо произнесла дама. – Иногда мне кажется, что он просто не выносит людей. Ах, мадам Дюваль, миленькая! Может, вы одолжите мне кого-нибудь из ваших воспитанников? Отец столько денег тратит на этот приют, уж пойдите и вы навстречу. Даже у бессердечного дельца не хватит духа выставить сиротку на улицу! Только подберите из тех, кто посообразительнее и послушнее!
Самой сообразительной и послушной в приюте была Эльза. Ее даже никто особо не поколачивал – с тех пор как Ганс-задира попытался это сделать и даже кулак занес, а Эльза ему возьми и скажи: «Господин Ганс, да у вас же рубашка порвалась. Хотите, я ее зашью, да так аккуратно, что никто и не заметит, что там была дырка?»
Ганс так изумился, что драться передумал, а вечером смущенно принес Эльзе рубашку. Марта, чья кровать была совсем рядом, прошептала, глядя на то, как Эльза старательно шьет при свете свечи:
– Ох и хитрая ты, Эльза!
Эльза покачала головой, нанося стежки. Она не считала себя хитрой, просто ей нравилось хорошо учиться и не нравилось, когда ее лупят.