Осень, которой не было конца
Осень всегда была для меня временем, когда мир умирает медленно и красиво. Каждый опадающий лист, каждый холодный порыв ветра напоминал о том, как природа готовится к зиме, обнажая свои ветви и скрывая всё лишнее. Но в Оксфорде осень казалась иной. Здесь она не была ни печальной, ни холодной. Она была исполнена благородной торжественности, словно этот древний город одел свой лучший наряд, чтобы встретить тебя в золоте и багрянце.
Я стояла на мостовой перед массивной дверью колледжа, задержав дыхание. Впервые за долгое время я чувствовала, что здесь мне придётся доказать свою принадлежность. Я была русской студенткой, выбравшей путь, о котором многие мечтают, но я не могла избавиться от мысли, что мой акцент, мои скромные наряды и даже мои книги выдают меня, делая чужой в этом мире древности и утончённости.
Дверь отворилась с лёгким скрипом, и я увидела его. Джулиан Эшфорд. Его высокий силуэт на фоне каменных стен казался почти нереальным. Тёмное твидовое пальто подчёркивало его аристократическую фигуру, а лёгкая небрежность в растрёпанных волосах придавала ему вид человека, который только что вернулся из долгого путешествия. Его глаза – глубокие, серо-зелёные, как раннее октябрьское утро, – смотрели на меня с изучающим интересом.
– Анна Снигирева, если я не ошибаюсь? – произнёс он, и его голос был мягким, но с нотками английской утончённости, которые пробирали до дрожи.
– Да, это я, – ответила я, чувствуя, как мои щёки начинают предательски гореть.
– Добро пожаловать в Оксфорд, – он слегка наклонил голову, как будто приветствовал равную, и этот жест удивил меня. – Надеюсь, ваш путь сюда был комфортным?
– Довольно долгим, – призналась я, неловко переминаясь с ноги на ногу.
Он улыбнулся. Эта улыбка была не просто приветственной, она успокаивала.
– Тогда я уверен, что прогулка по нашим старым коридорам развеет остатки усталости, – продолжил он. – Позвольте мне показать вам ваше будущее пристанище знаний.
Его манера говорить была одновременно изысканной и слегка игривой. Казалось, каждое его слово было отточено, как строки поэзии, но в нём не было ни тени высокомерия.
