Промозглым декабрьским вечером Эндрю Робертс торопливо шагал в сторону дома, расположенного в восточной части города. Дул холодный ветер, и Эндрю поднял воротник пальто, размышляя над тем, как отнесется к новости Джин. Два дня назад он окончательно принял решение и поставил свою подпись на бумагах, не испытывая никаких сомнений, но, когда пришел домой и взглянул в лицо жены, слова застряли у него в горле. Однако пути назад не было. Сегодня уже вторник, и он должен ей сказать, что в субботу уезжает в Сан-Диего. Обязан сказать.
Когда Эндрю поднимался по ступеням переднего крыльца небольшого дома, построенного из железистого песчаника, над его головой прогромыхал поезд надземной железной дороги, проложенной по Третьей авеню. Они жили здесь меньше года, но шум от проходящих поездов уже стал привычным. Поначалу внезапный грохот приводил их в смятение по вечерам, когда они сидели, тесно обнявшись, в гостиной или забавлялись, лежа в кровати. Их немудреная утварь дрожала и гремела, когда по эстакаде проносился поезд, но теперь они не обращали на это внимания. Энди полюбил свою крохотную квартирку, которую Джин содержала в идеальном порядке. Иногда она вставала в пять часов, чтобы испечь ему домашние пирожки с черникой и успеть навести чистоту перед уходом на работу. Она оказалась чудесной хозяйкой, даже лучше, чем можно было ожидать.
С этой мыслью он вставил ключ в замочную скважину. На площадке гулял ветер, два светильника вышли из строя, но, как только он переступил порог своего жилища, на него пахнуло домашним теплом и уютом. На окнах – накрахмаленные белые занавески, сшитые Джин из кисеи, на полу – симпатичный голубой коврик; мягкая мебель обтянута заново – чтобы научиться этому, Джин ходила на специальные вечерние курсы. Мебель они купили подержанную, но благодаря неусыпным стараниям Джин она блестела, как новая.
Эндрю огляделся вокруг и внезапно ощутил прилив грусти, впервые после того, как записался добровольцем. У него больно сжалось сердце, когда он представил себе, как скажет Джин, что через три дня должен уехать из Нью-Йорка; на глазах его выступили непрошеные слезы при мысли о том, что он не знает, когда вернется и вернется ли вообще... «А, черт! Разве в этом дело? – пристыдил он самого себя. – Если я не пойду воевать с япошками, то кто тогда пойдет? Если их не остановить, в один прекрасный день эти мерзавцы прилетят сюда и начнут сбрасывать бомбы на Нью-Йорк, на мой дом... на Джин».
