Аарх уже битых полчаса стоял навытяжку перед этим дряхлеющим Homo. Одно хорошо — люди никогда не обращают внимания на то, в каком положении при стойке "смирно" находится хвост. Видимо, потому что сами его не имеют. Уже легче! Из роскошной норы-кабинета командующего вооруженных сил на своей родной Ассейре Аарх вышел практически не чувствуя эту часть своего тела. Знак уважения к мудрейшему — ритуальное положение хвоста строго перпендикулярно выпрямленной спине и идеально параллельно полу — давалось к концу сорокаминутной аудиенции с большим трудом. Аарх мучился и в глубине души уже искренне желал своему высшему начальству скорейшего отсыхания этой самой части тела, когда ему наконец-то разрешили стать "вольно" и пообещали организовать вот эту теперешнюю встречу. Но он отдавал себе отчет, что стоял бы еще и не так, если бы только от этого зависела судьба Нэри! Вот и сейчас. Ну сколько это будет продолжаться?!
Старик, занимавший в громоздкой иерархии Лиги человеческих миров второе по значимости положение после Президента, молчал. Думал. Или, может, просто спал? Аарх позволил себе кашлянуть и мгновенно встал еще прямее, автоматически вытянув даже хвост — взгляд острый, словно бритва, резанул по нему из-под полуопущенного века казалось бы спокойно спящего человека.
"Вот ведь хрен старый…"
Генералиссимус не дал ему додумать, заговорив неторопливо и подчеркнуто холодно:
— Нэр де О уже не является офицером вооруженных сил Земли, командор.
Аарх был потрясен настолько, что даже не сумел скрыть это:
— Вы отказываетесь?!
— Я переадресую. С вашим заявлением следует обращаться в светские, а не в военные инстанции. Спасательные операции, правда, нынче не дешевы, но я готов оказать содействие… Она ведь, кажется, имеет гражданство Лиги?
— Так точно. Нэр де О за свои боевые заслуги УДОСТОЕНА гражданства Лиги, — Аарх едва ли не шипел.
— Вы забываетесь, командор!
— Так точно, забываюсь, господин Генералиссимус! — Аарх вытянул уши и выкатил глаза, отлично понимая, что теперь уже и его собственная судьба зависит от того, как будет воспринята допущенная им дерзость, но при этом ничуть не сожалея о сказанном.