Закончилась четвертая зима войны. Через пару месяцев, в мае, мы будем отмечать пятилетие нашей борьбы. Будем отмечать с размахом, будто она скоро закончится. Так сказал папа. Я не верила бы ему, не будь он одним из предводителей нашего сопротивления. Меня даже не смущало, что фраза о неизбежности победы повторялась изо дня в день. В наших краях уже стали здороваться восклицаниями о скором триумфе армии нашего маленького народа. Помню, как за день до Революции папа поднял меня своими могучими ручищами к потолку, потом сел на стул и посадил к себе на колени. Его бледные каштановые глаза смотрели на меня с восторженным возбуждением. Губы растянулись в широкой улыбке. В тот момент на кухню зашла мамочка и вопросительно взглянула на папу. Он продолжал разглядывать меня, словно подпитываясь таким образом какой-то неизведанной энергией, которая ему должна была понадобиться в будущем.
– Ну, разве наша Юля не достойна лучшей жизни? – спросил он маму.
Я продолжала болтать ножками и умилительно просила отпустить меня, хотя в тайне желала, чтобы отец меня еще помучил.
Мама с усмешкой смотрела на свою одиннадцатилетнюю дочку, хмурившую лоб и машущую тонкими ручонками, и красивого военного с короткой стрижкой, образцовой выправкой и твердыми правильными чертами.
– Хватит, Сереж. Видишь, ей не нравится, – произнесла она спокойно, но теперь мне кажется, что тогда ее голос дрожал. Она знала, что завтра должно произойти что-то непоправимое, то, что изменит нашу жизнь, наши мысли, наш быт. Ей было страшно. Мамины опасения оправдались в полной мере.
– Карина, ты считаешь, что ради такой жизни наши предки воевали, писали книги на родном языке и преподавали его в каждой школе? Чтобы мы растворились в общей массе этой державной нечисти?
– Пойдем спать, милый. Завтра намечается такой важный день для всех нас. Мы должны быть отдохнувшими, – она подошла ближе и обхватила шею папы, который, поставив меня на пол, обнял мамочку.
Я, поняв, что эта минута – нечто очень важное для моих родителей, решила не разрушать их объятия и стояла в стороне. Папина широкая ладонь скользнула по длинной белой маминой шее к черным волосам. Ласково поглаживая ее густые локоны, он стал что-то ей нашептывать. Вторая его рука легла на ее небольшой животик, в котором уже зарождался мой братишка. Мама в ответ еще сильней сжала объятия вокруг папы. Ее щеки залил алый румянец. Они замерли, боясь прогнать настигнувший их прилив нежности.
