– Вставай… – И голос такой недовольный.
А я сплю! Вот буду спать и не проснусь, и желаю вам, айсир Грахсовен, стать завтраком для гоблинов!
– Катриона… – О, мы даже вспомнили, как меня зовут. И главное, никаких больше «утырок»!
Все равно не встану. Я тебе еще устрою сновидения со смыслом, орк-недоучка!
– Катриона Ринавиэль Уитримана!
– Ты забыл добавить «наследная принцесса Оитлона», – не сдержалась я, после чего поплотнее укуталась в одеяло.
И пока там наверху нервничали и отсылали многие ранее неизвестные мне эпитеты в мой же адрес, я с чистой совестью вновь заснула. Ну, совесть… она меня никогда особо не мучила.
Окончательно разбудили чьи-то руки, аккуратно натягивавшие на мою ногу сапог, и… эти руки были знакомы.
– Айсир Динар, что вы делаете? – Я подскочила, второй предмет походной обуви надела сама.
– Экспериментирую, – раздраженно ответил даллариец, – хочу понять, что так взбесило одну конкретную принцессочку, что та шарахается от меня, как дикий зверь от огня. Катриона, что происходит?!
– Ничего.
Я наклонилась и взяла куртку. Поспешно надела ее, застегнула и лишь затем накинула плащ на плечи. Ночь пела голосами зверей, скрипом деревьев, шелестом листвы, и в этой гармоничной песне диссонансом звучали встревоженное ржание лошадей, резкие голоса стражников и далларийцев, звон оружия… Странно, что мы опять выезжаем ночью.
– Едешь со мной, – произнес Динар, все это время молчаливо меня разглядывающий в свете всполохов вновь разожженного костра.
– Нет. – Я ответила спокойно, но непреклонно и уверенно.
– Кат, сейчас ночь, ты можешь заснуть в седле и…
– Айсир Грахсовен, у меня имеется лошадь, и я достаточно хорошая наездница, чтобы не свалиться с нее в процессе путешествия.
Я несколько слукавила, наездницей я была отвратительной, посему и предпочитала карету в дальних путешествиях, но я была готова трястись в седле, лишь бы он не прикасался ко мне!
– Хантр, – громовой рык Динара спугнул с ветвей каких-то птиц, и те, недовольно каркая, улетели в ночь, – отвечаешь за нее!
Офицер моей стражи и так отвечал за меня головой перед отцом, но после приказа далларийца его лицо приобрело еще более серьезное и строгое выражение.