Глава 1. Запах горькой травы
Полынь всегда знала больше, чем «говорила». Стоило Агате провести ладонью по серебряным листьям, как тонкие прожилки отзывались колкой искро́й. Щёлк! Морозный запах срывался с побелевших кончиков пальцев словно шёпот давно забытой песни. Сегодня тот был особенно громким: две луны, Серебряная и Багря́ная, висели над северным горизонтом как два недовольных надзирателя, проверяющих, хорошо ли прополото поле грехов человеческих.
Деревенская травница втянула воздух до головокружения: горечь, смола, чистая ледяная свежесть. Такой букет мог воскресить даже перезимовавшего в сугробе оленя – проверено на личном опыте. Она окружила себя пахучими стеблями, словно импровизированной кольчугой, и приступила к сбору. Острым серпом, бичом всех сорняков, девушка бережно отсекала верхушки, укладывая их в заплечную суму. За этот сезон полынь уродилась отменная: плотные бархатные листья поблёскивают на солнце, будто присыпаны перламутровой пылью.
– Вот и славно, – пробормотала под нос девушка. – Бабка Устина меня похвалит. Авось перестанет шпынять «травницей-самоучкой».
С восточной стороны лес стоял сизым валом. Ветви елей тянулись к небу, пытаясь дотянуться до Багря́ницы. Безуспешно, зато с драмой. Тропа уходила между стволов в сизый туман. Туда, где начинался Лешвéй – Полынный Предел, тонкая грань мира духов. Местные парни обходили это место за версту: «В тех краях, мол, даже тень сама себя укусить может». Агата обходить не могла. Лучшее сырьё росло именно там, где граница реальности была минимальной, словно лёд на реке к первому дню оттепели.
Снег местами лежал упрямыми пятнами, сохраняя ночную крупу инея. Утро обжигало яркостью, но холода не убавилось. Середина Се́вер-месяца, что вы хотите. Однако сердцу девушки было жарко. Сегодня канун Объятия – событие, которое случается раз в семьдесят семь лет. Обе луны сходятся в небе и делают мир похожим на зеркальную рамку: всё двойное, словно природа играет в игру «Найди десять отличий».
«Думай о траве Агата, а не о божествах, глядящих сверху», – пожурила она себя, но мысли, как нахальные комары, продолжали зудеть.
