Аннабелла
Никто, будь даже
сам король, не может предугадать, что произойдёт с ним в последующую минуту. И
крах всех надежд вполне может стать залогом будущей счастливой жизни…
Так думала
я, стоя в вечерних лучах закатного солнца и глядя на синие воды, величественно
омывающие берега моей благословенной страны Италии. На воды, на моих глазах
ставшие могилой для великолепного корабля, с которого я, Аннабелла Чимароза, была
изгнана с величайшим позором. О… Не буду вспоминать об этом…
Лучше
погрущу о моей подруге Кончите Кабалетто. Ей, бедняжке, не посчастливилось
остаться на проклятом, как оказалось, корабле. Остаться и сгореть в адском
пламени, кое охватило корабль, лишь стоило тому отчалить от причала этого
весёлого портового города.
О… Думала ли
Кончита, что жить ей осталось пару мгновений? Думала ли я, что мой позор столь
скоро канет в пучину морскую вместе с прекрасным кораблём и с ним, с тем, кто
прогнал меня так жестоко… О…
Но я не буду
вспоминать о нём, не буду… Ведь Мадонна и так уже покарала его хуже некуда. Буду
вспоминать лишь о милой Кончите, от которой, кроме добра, я ничего не видела.
- Ах,
Кончита, Кончита… - всё шептали и шептали мои губы вперемежку с молитвой
Мадонне, дабы попала душа Кончиты в рай, несмотря на грех её.
Ах, я
просила Мадонну не считать за грех то, что оступилась Кончита на пути своём. Я
просила Мадонну быть снисходительнее к моей
недолгой подруге. К Кончите Кабалетто. Ах, Кончита, Кончита, да пребудет
твоя душа в раю…
- Кончита!
– раздался властный голос позади меня.
Да кто же это?
Кто смеет мешать мне грустить?! Да ещё и трогать столь бесцеремонно за рукав?!
В
негодовании, столь сильном, что я даже забыла слова молитвы, я наконец
обернулась.
Передо мною,
гордо подбоченившись, стоял незнакомый синьор. Никогда прежде не доводилось мне
видеть таких. О, какой же он был, чёрт побери!
Скажу одно,
своим появлением этот синьор мгновенно прогнал оцепенение и шок от ужасных
событий, произошедших со мною. О, всё
это мгновенно откатилось куда-то назад, словно произошло давным-давно,
настолько давно, что горевать и грустить уже не было никакого смысла.
