Так, ты пока нарезай, сейчас посмотрим, что тут у меня в закромах лежит. О, ты посмотри-ка! Эта бутылка стара, как та кошелка, что вечно мне крушила крыльцо, якобы ей шум из таверны не нравился, вот ведь дура старая! Заветные мои 0,7, спрятал её от себя, да и позабыл, отлично подойдет под разговор, разливай по пятьдесят!
Мы вот сейчас сидим с тобой, малой, пьем этот коньяк в этом погребе, хотя погребом он был, конечно, давно, сейчас это скорее наша яма для погребения, этакая братская могила. Раньше тут было запасов вискаря, хватило бы всему городу ещё лет на десять, да я бы всех мог поить каждый вечер и снова слушать невероятные истории зашедших ко мне посетителей. Помню, как объяснял одному пьяному мужику, что он должен впредь не вести себя, как трус и не сбегать от ощущения страха и тревоги, ведь так поступают лишь слабаки. Он особо не успел рассказать причины своего поступка, но вот осадить его я успел. Вывели под руки из помещения, и своим пьяным, еле разборчивым голосом он прокричал в след: «Я не слабак!». Все пытался набить мне морду, но, надеюсь, совет мой послушал. Другой, помню, пришёл ко мне настолько пьяный, что не мог отличить воду от водки, весь вечер его тогда водой поил! Я любил этот контраст выпивающих: кто-то пил с горя и пускался в пляс, а каждое движение было настолько живым, словно руками они выплёскивали все свои недуги. Некоторые же заглядывали радостными, а уходили из таверны поникшие, как с полной головой проблем. Думается, что они копили в себе эту дрянь, держали ком до последнего и создавали видимость счастливой жизни, затем же окончательно сваливались от масштаба, который так и не смогли осилить. Наверное, им стоило брать ношу по себе или же изначально не запускать себя в пузырь, в котором они не могли видеть, говорить и даже дышать. Но это лишь говорит о том, что мы все живые люди, что мы можем чувствовать. Знаешь, малой, раньше всё было совершенно иначе. Я бы всё отдал, чтобы вернуться в эту рутину вечно смеющихся и плачущих людей, которых сменяют такие же вечно горюющие и радостные.
