1.Сыч на развалинах
Это была моя двадцатая осень. Не сулящая радостей затерянному в мегаполисе одиночке.
Я усвоил привычку: за утренним чаем смотреть с моего второго этажа на три горбатых дерева под окном, которые роняли желтые, пурпурно-красные и ржаво-коричневые листья. Я думал: эти деревья – такие же несчастные, как я сам. Если налетит вихрь и обломает им ветки – никому до того не будет дела. Так и со мной: нет в целом свете ни души, беспокоящейся обо мне. Когда умру в своих четырех стенах – никто не спохватится. Пока соседи не уловят просочившийся на лестничную клетку трупный запах.
Родителей я потерял. И голым бобылем жил в унаследованной от них квартире – которая, впрочем, так и не стала вполне моей. Дело в том, что комиссия авторитетных психиатров установила: я – частично недееспособный. Помимо прочего, это означало: я не имею права ни на какие сделки с жилплощадью. Я не могу ни продать квартиру, ни обменять, ни сдать в аренду; ни прописать никого на своих квадратных метрах.
Я был вроде зарывшегося в землю крота или слепого сыча на развалинах. Ни с кем не поддерживал отношений. Не учился и не работал. Из института я пробкой вылетел еще при жизни мамы и папы. Накаченные алкоголем и предрассудками сверстники-студенты, да кивающие лысыми головами – как китайские болванчики – профессора вызывали у меня рвотный рефлекс и желание бежать, роняя ботинки. Не задалось и с трудоустройством – хотя я даже побывал на паре ярмарок вакансий. Фирмы и частные предприниматели искали сотрудников, у которых горели бы от энтузиазма глаза, имелся бы приличный стаж и не было бы особых вопросов по зарплате. А я?.. У меня была моя молодость – и только. Больше – ни одного конкурентного преимущества. Так что я тихонечко жил на ту воробьиную пенсию, которую государство назначило мне как инвалиду.
Моя психическая болезнь заключалась в том, что я, как кошка воды, боялся всех вокруг и не меньше презирал. Мне казалось: хомо сапиенсы, от мала до велика, одержимы жаждой наживы. И всегда готовы столкнуть ближнего в придорожную канаву. Осенью и весной – моя мизантропия обострялась. Хотелось волком с железными зубами вгрызаться в стену – и выть, выть на воображаемую луну.
