Год 1865, деревня Горбухино.
Не заметил Степан, как оказался на вершине холма. Не помнил за собой такой резвости даже в пору ребячьего лихачества. Всегда жуть одолевала от одного вида высоченного земляного горба, изорванного оползнем на склонах.
«А тут, гляди-ко, ‒ удивлялся про себя Степан. ‒ В эту проклятущую ночь впопыхах вскарабкался аж на самый верх. Даром что промок до нитки, сапоги хлюпали, а в рубаху будто кто камней натолкал. Не оробел, гляди-ко, хотя и чуял, как куски земли отваливались под ногами, сползали по откосу. Мог бы и я, упаси Господь, соскользнуть по осклизлому суглинку».
Степан, едва опомнившись, посмотрел на исцарапанные в кровь руки. Как получилось взобраться почти на четвереньках на эту чёртову маковку? Эх, крылья бы… Отдышавшись, он всматривался в мутные речные потоки у подножия холма. Рыскал беспокойным взглядом, будто выискивая что-то важное. Чутко прислушивался к бурлящим звукам воды. Всё кругом ослепло, утонуло в тягучей ночной серости. Хмурый туман моросящей завесой проваливался с холма в реку.
Степан вздрогнул. Мерещилось, что густой паморок рухнул с обрыва, как дурнушка в ударе ревности. Глухим эхом слышалось: тёп, тёп, тёп.
‒ А что тёп? ‒ лепетал Степан. ‒ Что тёп? Ты у меня и не дурнушка вовсе, а вот как приключилось. На дне теперь, не видать, не достать. О, погодь-ко! Всплыла Прасковьюшка. Вижу белую юбку волдырём навыверт.
Степан сломя голову кинулся спускаться по склону, почти кубарем пробираясь к реке. С лихой бойкостью бежал по берегу, бормотал одышливой скороговоркой:
‒ Слыш-ко, милая. Полегче мне было, когда не знал о тебе. А когда узнал, так и обидой сыт бывал. Ах ты, горемычная. Теперь по камням поскачешь, и догонять никто не будет. Ишь ты, тёп, тёп, тёп. Чудно жизнь устроена. Как же раньше тебя не замечал? Да что это я..? Не то говорю. Прасковья, слышь-ко? Я ведь беззлобный, добивался тебя честно. А загодя не признавался, так напугать боялся, не смущал зазря. ‒ Сказал себе ‒ погоди, мол, Степан. ‒ Хотя девка и вызрела спелой ягодкой. Ох, и сладостью от тебя за версту шарахало. Вижу, идёшь ‒ кружится земля под ногами. Сердце бьётся, трясётся, вырывается. Если бы мог толковать ноты, так на свистульке сочинил бы тебе мотивчик чудесный. Если бы умел затейливо плести слова, тебе их на ушко бы нашептал.
