Идти через березняк было не страшно. Лунный свет дробился в вершинах деревьев, длинными полосами ложился на траву, оплетал березовые ветви, будто легкие белые ленты, и Лида вспомнила рассказы няни о русалках. Они-де в Русальную неделю[1] качаются на березовых ветвях, вплетают в свои длинные косы солнечные лучи и лунный свет, хохочут, поют, окликают неосторожного путника, всякого норовя завлечь в свои гульбища… Но Лиде совершенно нечего было опасаться. При встрече с ней даже самая смелая русалка либо в листве с перепугу спрячется, либо вовсе со своей березы свалится и пустится наутек. К тому же Русальная неделя уже миновала, так что волноваться не о чем.
Роща постепенно редела, и вот перед Лидой открылась лужайка, за которой начиналось кладбище. Вдали мерцал под луной церковный купол, но сейчас от церкви следовало держаться подальше!
Погост выглядел обычным: плакучие березки среди могил, множество крестов, покосившаяся избенка кладбищенского сторожа, казавшаяся необитаемой, а может быть, и в самом деле необитаемая.
Рядом с избенкой Лида увидела ворота.
Эти ворота выглядели тем более странно, что огорожено кладбище не было. Их можно было обойти, однако Лида все-таки прошла через них, как если бы соблюдала некий ритуал…
Вроде бы ничего не произошло: она всего лишь прошла сквозь ворота, и под ногами та же земля, та же трава, по которой она шла в березняке, и так же побеги куманики[2] и дикой малины, расползшиеся по земле, тянутся со всех сторон, чтобы вцепиться в юбку, – а между тем на плечи словно бы набросили платок, сотканный из льдинок и снежинок, до того Лида вдруг озябла. Может быть, это не ветви тянутся, а неслышно высунулись из земли мертвые костлявые длани?..
Еще совсем недавно Лида так мечтала о смерти, что утопиться вознамерилась, а теперь не хотелось умирать, ни за что не хотелось! Надеждой живет сердце, и эта надежда заставляла Лиду идти и идти меж могил, лишь изредка передергивая плечами, чтобы унять озноб, и стараясь не глядеть по сторонам.
