– Лопух! Лопух!
Тёмка захлопнул форточку, чтобы не слышать эти противные голоса. Под окном в два голоса орали сёстры-близняшки Скворцовы. Иринка и Маринка были самыми вредными во дворе. Белобрысые, с тонкими косичками, перетянутыми аптечными резинками, эти сёстры умели всё. Дразниться, щипаться, отбирать мяч. Ребята, конечно, играли с ними. И в прятки, и в лапту, и в штандр. Но только до той поры, пока одна из сестёр не начинала проигрывать. Сначала все становилась дураками и скилами, а потом в ход шли кулаки. Дрались сёстры здорово! Словно маленькими молоточками охаживали своими кулачками по спине, по бокам, а то и по носу. Родители устали от детских разборок и махнули на всё рукой. А буквально вчера весь двор объявил сёстрам бойкот. Ребята решили не брать их ни в какие игры. И вот с самого утра эти белобрысые бестии решили начать словесную атаку с Артёма.
Артём ненавидел свои уши. Лопоухим его не называл только ленивый. Однажды он даже приклеил уши на ночь изолентой. Но это не помогло. Вон у Серёги из пятой квартиры – маленькие аккуратные ушки. Как у девочки, говорит Тёмкина мама. У Димки из соседнего подъезда тоже хорошие уши. Ну да, они у него большие, но плотно прижатые к голове. Правда, уши у него почему-то всегда грязные. Есть ещё один мальчишка, у которого уши торчат, но они закрыты длинными волосами. Ему родители разрешили носить такую прическу. А Тёму стригут под футбольный мячик. Почти налысо. Где уж тут спрятать уши!
– Тёмка, иди завтракать!
Мальчик вздохнул и поплёлся на кухню. На столе в тарелках дымилась ненавистная манка.
– Ма-а-ам, ну не люблю я манную кашу.
– Каша – это здоровье и польза. – Папа подвинул тарелку поближе, а сам сел напротив.
– Нет никакой пользы от манки. – Тёмка с тоской смотрел на белую массу, в которой солнечным кружком таяло масло.
– На улицу не выйдешь, пока не поешь, – заявила мама.
– Я и не собираюсь, – буркнул Тёма и нехотя взял ложку.
Мама вытерла руки о фартук и тоже присела к столу.
– Что, сын, опять тебя дразнят?
Тёмка насупился и молчал. Ковырял тихонько кашу, рисовал ложкой в ней узоры и молчал.
