Самыми мучительными оказались последние минуты, перед тем как закрылся занавес.
Стоя на краю сцены и принимая заслуженные овации, она с трудом удерживала громадную охапку разномастных букетов, приседала в реверансах и улыбалась. Зал, уже не темная яма с притаившимися хищниками, неистовствовал, завывая десятком глоток. И в этом реве восторга не было ничего приятного, хотя скажи кто об этом раньше, она бы рассмеялась. Публика, настороженно следившая за каждым движением танцоров, к концу спектакля всегда превращалась в союзника, как бы плохо они ни выступали. Воспитание не позволяло закидать проштрафившихся тухлыми яйцами, а критикам – разнести постановку в пух и прах.
Пыль, поднятая выступавшими, еще не осела. От нее першило в горле, сухом, как наждак. Свет прожекторов бил в глаза, слепил, заставляя щуриться и моргать. То тут, то там слепили яркие вспышки фотоаппаратов. Хорошо, если хотя бы на половине снимков она выйдет не с перекошенным лицом и закатившимися глазами.
Заметив, что внизу кто-то направил на нее алчный объектив камеры, она ловко отгородилась букетом. Наплевать!
Наплевать! Наплевать!
Спина, где-то под лопаткой, болела так, словно в нее вкручивали раскаленный шуруп, и от этой боли, немилосердной и жестокой, едва удавалось держаться на ногах. Колени ходили ходуном. Оставалось надеяться, что изголодавшийся по премьерам зритель не заметит, что ведущая артистка шатается, как пьяная.
Он и не замечал.
По лицу текли слезы, и те, которые сидят там, внизу, отделенные огнями рампы, думали: от чувств – и несли цветы, не замечая застывшей улыбки-оскала, которую танцовщица еле держала на лице, превозмогая боль и дурноту, накатывающую волнами. Она, чувствуя, что сейчас упадет, вцепилась в букет, как в спасательный круг, стиснув зубы, когда шипы роз прокололи кожу. Дурнота сразу отступила, колыхаясь на краю подсознания серой, вязкой тучей.
От партнеров разило потом, словно от взмыленных лошадей, и сегодня этот резкий запах казался особенно отвратительным. Спина была мокрой, и ей казалось – от крови. Наверное, нечто подобное чувствуют птицы, когда им ломают крылья.
