Весь дом пропитался удушающими цветочными запахами. В комнатах Кирилла не было ни одной сраной корзины с очередным флористическим шедевром, но навязчивый аромат все равно проникал внутрь. Запах скорби и фальши.
Чересчур много букетов, перебор высокопарных слов и лживых соболезнований, не значащих ничего.
Из сотни доставленных цветов с прикрепленными к ним записками с выражаемым сочувствием дай бог десять были хоть на грамм искренни. Станислава Игоревича Тихого, отца Кира, не любил никто. И он отвечал миру тем же. Был жесток, резок, склочен. Но в то же время умен, богат и опасен. А значит умел вызывать страх. Страх прочнее любви. Сильнее уважения.
И все эти записочки с принесенными соболезнованиями для Кирилла буквально воняли облегчением, что его отец позавчера сдох.
Не приходя в себя. В больнице. После огнестрельного ранения в голову.
Давило, что это облегчение он в какой-то мере разделял. Хотя времена предстояли тяжелые.
Приняв холодный отрезвляющий душ, Кир по привычке надел треники и худи, сунул в уши капельки наушников и уж было повернулся к выходу из спальни, но сил бегать не было. И вместо коридора он направился на большой открытый балкон. Достал заныканную пачку сигарет из тумбочки на террасе. Он бросал курить уже полгода с переменным успехом. Пачка лежала тут с месяц и была лишь наполовину пуста. Чиркнул отсыревшей зажигалкой. Раскуривая, глубоко втянул свеже- выбритые щеки, щурясь на серый, этим утром навевающий уныние вид.
Слишком тихо, слишком уединенно, слишком давит. Черное безмолвное озеро, вековые сосны, закрывающие свинцовое небо. Ни души. Даже птицы чирикали глухо и тоскливо, хотя, казалось бы, самое начало весны.
Телефон в кармане спортивных штанов завибрировал, оживая. Кирилл достал гаджет, посмотрел на экран, сощурился, сделал ещё пару глубоких затяжек и только после этого принял вызов.
– Да?
– Кирилл Станиславович, здравствуйте, можете говорить? – высокий Катин голос звучал тихо, потому что она шептала, и нарушался постукиванием в динамике её каблуков.
– Да, Кать, слушаю, – Кир сжал пальцами переносицу, раздумывая, зачем помощница отцовского нотариуса могла позвонить ему в такую рань. Четких версий не было, а вот ощущение леденящей тревожности нарастало с каждой секундой. И потому он поторопил, не сдержавшись, – Быстрее, что у тебя?
