ЧАСТЬ 1
Я сидел в плетеном кресле на террасе своего дома и тоскливо изучал горизонт, словно эта линия соприкосновения воды и неба могла сегодня быть не такой, как вчера. Океан ворчал, как старик. Белые гребни волн сердито карабкались вверх, цепляясь за седые камни. Порывистый ветер доносил соленую прохладу до моих босых ног, небрежно обутых в домашние мокасины. Словно вторя стихии, моя душа также не находила себе места, то взволнованно мечтая о грядущих переменах, то обреченно замирая, вновь и вновь перелистывала дневники памяти.
Стрелки часов с жестокой поспешностью отмеряли дни, недели, месяцы. Я понимал, что мне остается жить не долго. Роберт Фредриксон, доктор, который вот уже двадцать четыре года следил за моим здоровьем, последнее время на вопросы о том, сколько мне осталось, лишь прятал глаза и поджимал губы. Я всегда умел читать между строк, поэтому его невнятное бормотание о здоровом образе жизни просто раздражало, и я каждый раз добродушно посылал его к черту.
Вот и сегодня утром он, как всегда проведя привычный осмотр, сослался на дела в Бостоне и поспешно уехал, оставив меня в мрачном расположении духа.
Я закрыл глаза и полной грудью вдохнул соленый воздух. «Как жаль, что это не кубинская сигара», – невольно пронеслось в голове. Я не курил уже четыре года. Но искренне верил, что буду курить снова… или не буду. Уж как распорядится госпожа Фортуна, с которой прежде я неплохо ладил. В любом случае выбор был невелик – либо смерть от ножа хирурга, либо естественная смерть, и, возможно, уже в ближайшие дни.
– Свежая пресса, мистер Харт, – вернул меня из темной ямы депрессивных мыслей голос дворецкого.
Он, как всегда, бесшумно подошел к стоящему рядом с креслом столу и аккуратной стопочкой, поближе ко мне, положил на край свежие газеты. Его голос разбудил дремавшего возле моих ног пса, рыжую дворнягу по кличке Винчи. Тот с упреком взглянул на дворецкого и вновь закрыл глаза.
– Что пишут? – усмехнулся я, прекрасно зная, что мое вчерашнее заявление взорвало таблоиды мировых новостей.
– Ваше имя на первых страницах во всех газетах. Ну и наделали вы шума, – голос Патрика выражал тревогу и неодобрение.
