Заходя в квартиру, успеваю подумать, что это чистой воды безумие.
Сева за мной, я слышу его приглушённый голос.
– Алиса…
Сбрасываю с себя шубку, скидываю шарф.
– Ну вот, теперь можешь показать мне свой рисунок, – говорю я, а голос странно тонок и дрожит от волнения.
Чтобы хоть как-то прийти в себя, иду в кухню, достаю початую бутылку красного вина. Беру бокалы.
– Нет, – говорит Сева, – не надо.
Спиной чувствую жар его взгляда. Пожимаю плечами и улыбаюсь ему через плечо. Меня бьёт дрожь.
Он тихо подошёл сзади и положил открытый альбом на стол.
Сквозь преломлённую призму стекла я увидела своё изображение. На нём играют красные блики. Да, это и в самом деле я. Сижу в позе античной сивиллы, грудь обнажена, а выражение глаз такое, что впору краской стыда заливаться. Интересно, он один это приметил или я у всех художников такой сладострастной получилась?
– Как всегда, безупречная работа, – сказала я, поднося бокал к губам.
– Нет, это ты безупречна…
Его дыхание ласкает мочку моего уха. Это неприкрытая лесть, но мне приятно. Вино сладковато-терпкой струйкой стекает по горлу, проникая, согревая всё внутри.
– Алис… Там, в мастерской… я не мог отвести от тебя взгляд.
Голос Севы совсем поменялся. Весь он был точно пропитан чувственностью.
Я втянула носом воздух.
Говори, говори со мною, милый мой мальчик… Как давно я не слышала ничего подобного в свой адрес. Оливер был всегда так немногословен… К чёрту! К чему эти ненужные воспоминания о нём…
Говори же мне всякий глупый, но такой красивый бред…
– Я думаю о тебе всё время… Это какое-то наваждение.
Он больше не говорит, нет… Его руки опустились на плечи, пальцы побежали по изгибу шеи… Сева дразнил меня, изводил своими лёгкими, невесомыми прикосновениями. Когда же его губы коснулись и замерли на тонкой жилке, где, как сумасшедший, бился пульс, я судорожно вздохнула и не смогла сдержать стон.
Все преграды, тщательно возводимые моим рассудком с тех самых пор, как он поцеловал меня в машине, все крепости, все неприступные бастионы рухнули в этот самый момент… Как нелепо было отрицать, что того поцелуя мне было непростительно, жестоко мало. Как капля прохладной воды на губах в раскалённом зное пустыне – усилит жажду, но не утолит её никогда.
