Я ее ненавижу. Она об этом не знает. Более того, она считает меня своей лучшей подругой. Мне иногда очень хочется рассказать ей, каково на самом деле положение вещей. Кто есть кто. Но еще не время. Я люблю представлять, как говорю ей:
– Я тебя ненавижу.
Она сначала думает, что я шучу, и беспечно улыбается. Тогда я повторяю эту фразу с особым нажимом и по слогам:
– Я те-бя не-на-ви-жу!
Каждый слог должен вонзиться в ее тело, как маленький острый нож. Семь слогов. Семь острых ножей. С зазубринами. Чтобы не вытащить.
Она морщится, как от физической боли, а взгляд ее становится беспомощным и растерянным. Как же я мечтаю увидеть в ее глазах смятение или даже испуг! Меня давно тошнит от ее всегдашней уверенности в себе! Как бы я наслаждалась ее новым состоянием! Я не спешила бы объясняться дальше. Я смаковала бы паузу, которая непременно должна возникнуть при этом нашем разговоре. Я растягивала бы ее и с жадностью ловила перемены в знакомом с детства лице.
Когда до нее наконец дойдет суть сказанного мной, она усилием воли обязательно уберет с лица всякую растерянность (но мне будет уже все равно: ведь я ее видела!) и обязательно спросит:
– За что?
И тут наступит мой час! Я выскажу ей все! Я придавлю ее этим к земле! Я наступлю ей на горло! Пусть хрипит! Она заслужила это так же, как я заслужила видеть ее поверженной и пресмыкающейся у моих ног. Но… Надо еще подождать!
И я дождусь! Дело того стоит!
Ей всегда везло. Я никак не могла понять, почему. На мой взгляд, она никогда не была особенно умна. Во всяком случае, не умнее меня. В школе она вообще часто кормилась за мой счет. Нагло списывала у меня всю математику вместе с физикой и химией. Ей легко давались языки, как русский, так и английский. И даже немецкий, который шел у нас факультативно: хочешь – ходи, хочешь – нет. Она сначала ходила, потом перестала, но и сейчас довольно легко переводит немецкие тексты.
Она лучше писала сочинения, но не настолько, чтобы я просила ее делать это за меня в качестве бартера за математику. Я писала хуже, но, в общем, тоже вполне прилично. Аттестат у меня был даже лучше, чем у нее, на целых три пятерки: по алгебре, геометрии и тригонометрии. Но в те времена «пять» по литературе ценилась гораздо выше отличных отметок по точным наукам. Предполагалось, что тот, кто хорошо пишет сочинения, человек тонкий и неординарный. Она тоже так считала.
