Поделился Лучник с Василиской, планами своими по ее спасению, да домой доставлению.
Вся возрадовалась она, вся возликовала.
Как знала да не прогадала, ставку на него сделав, благородство его почуяв.
Засветилась вся, самоцветом алмазным засверкала, так что чуть его не ослепила, но радостью своей все же зацепила.
На их счастье да на беду Колдунову, по его недогляду, убежище снаружи глухо запечатано, семью печатями опечатано.
Не попасть, не пройти без колдовского ведома, но лазейка все ж таки была из того дома.
Выбрались они без помех, без проволочек. Да стремглав в имение его помчались. За день домчались. Забежали в терем родовой, – чистота, лепота, пустота кругом. Лучник второпях на лестницу взбежал, половик на ней лежал, пушистый да мохнатый. Только на него молодец ступил, тот его с ног сбил, закрутил, вокруг обмотался, так, что кубарем он покатился, на полу весь развалился.
Испугаться не успел, как язык мокрый да шершавый стал щеки его лизать, руки облизывать.
Громко Лучник засмеялся, то Бесёнок друг сердечный, оказался. Развлекается, шалит, трещит да обезьянничает.
Обернулся тем половиком медведистым, да ловушку приготовил.
Наобнимались они знатно, наздоровкались дружно.
Опосля перекинулся домовой с кошачьей душой, в ипостась родную да любимую, в кота чернявого, упитанного.
Фырчит, мурчит, да щёлкает. Человечьим голосом не умеет, но речь всю разумеет.
К Василиске приласкался, под рукой оказался, об ногу потерся, – зазнакомился, мохнатушки к голове прижал, своей признал.
Обескуражена она, в магии совсем дитя, – отродясь такого не видела, волшебством восхищена.
К чуду тому гладенькому, мохнатенькому, да мордатенькому с ласковостью отнеслась, да и нежностью сразу прониклась.
