Однажды июльским утром 1717 года рано проснувшиеся жители городка Уильямсбурга в штате Вирджиния могли лицезреть, как невысокий неухоженный толстяк тащит высокую полногрудую рыжеволосую девушку лет шестнадцати, обвязав веревку вокруг ее тонкой шеи.
Ханна Маккембридж, на чью шею была накинута веревка, старалась держать голову как можно выше, насколько это было возможно из-за тугого узла. Она сдерживала слезы и старалась не обращать внимания на взгляды и смешки горожан. Руки ее были крепко связаны за спиной.
Застилавшие ей глаза слезы были вызваны главным образом гневом. Из всех издевательств, которые она вынесла от своего отчима Сайласа Квинта, это было самым жестоким, самым тяжким и убийственным. Ее продали, как невольницу, и тащили по улице, как темнокожую рабыню…
Ханна вспомнила, как однажды видела рабынь со сверкающими на солнце черными обнаженными телами, а вероятные покупатели гладили и щипали их, разглядывая их зубы, как у лошадей. Тогда она всем сердцем прониклась жалостью к ним и теперь на себе прочувствовала всю глубину их позора и унижения.
Сайлас Квинт, развеселившийся от проявленного к ним интереса, резко дернул за веревку, отчего грубые волокна впились в шею Ханны, и девушка рухнула на колени в грязь.
Когда они свернули на улицу герцога Глочестерского, Квинт остановился и повернулся к Ханне.
– Поторопись-ка, барышня. Вон уже таверна «Чаша и рог».
Ханна с отвращением глядела на красное лицо отчима. Сайласа Квинта при всей снисходительности нельзя было назвать привлекательным. У него был огромный, весь в выпирающих венах, нос, как у пьяницы, а злые черные глаза спрятались в мясистых щеках, словно дробинки в сале.
– Ты только посмотри на себя. Грязная, будто в свинарнике валялась. Теперь ты не выглядишь гордой и сильной, девочка моя.
Ханна вздернула подбородок и смерила его злобным взглядом своих зеленых глаз, от которого устыдился бы любой, в ком остались следы хоть каких-то чувств. Она не произнесла ни слова, прекрасно зная, что пререкаться – лишь доставить ему удовольствие.
