Часть первая
«Пивная Андре»
72
– Я отвечу да.
– Тогда я постараюсь не промахнуться с вопросом.
71
Я помню этот хмель, внезапный хмель всеобщего восхищения, вековые ели, которые никогда не видели такой красавицы. Я помню, что ее встретили, как принцессу. «Каштаны наклоняли ветки, чтобы коснуться ее хоть листочком. Когда она проходила, дрок раскрывал золотые звездочки и окутывал ее своим ароматом…
Добралась до края плато, жуя цветок ракитника, и увидела далеко внизу домик дядюшки Сегена[1] и лужайку. Как же она смеялась! Смеялась до слез.
– Неужели я могла там уместиться? В такой-то малости?
Забравшись на гору, глупышка решила, что она целая Вселенная. Что ни говори, но этот день был нескончаемым счастьем для козы дядюшки Сегена. Ближе к полудню она повстречала стадо оленей, которые лакомились диким виноградом. Белоснежная беглянка произвела на них огромное впечатление.
У Беляночки голова пошла кругом, она валялась, дрыгала ножками, скатывалась с откоса вместе с сухими листьями и каштанами. Внизу хоп! Она уже на ногах и несется, вытянув шею, сквозь густой кустарник. Вот вскарабкалась на скалу, вот сбежала в балку. Вверх! Вниз! Туда! Сюда! Можно подумать, целое стадо козочек дядюшки Сегена бегает по горам». И я тогда мечтала быть одной из них, увидеть «синие колокольчики, наперстянки с вытянутыми пурпурными чашечками… Целое море полевых цветов, полных полезными соками».
И когда мать, реже отец, читали мне печальную сказку, я плакала не из-за волка, огромного, неподвижного, а из-за ветра, который вдруг посвежел.
Из-за гор, которые залиловели, из-за наступившего вечера.
Из-за этого трагического наречия, которое произнесла тогда Беляночка, наречия, раскрывавшего всю невозможность наших желаний, иллюзию наших вечных блаженств: уже.
Мне было семь лет, и я знала, что это уже кончено; что едва дотронешься, коснешься, попробуешь на вкус – и оно уже расплывается, исчезая, оставляя за собой лишь воспоминание, грустное обещание.
