Дни магистра пустоты были однообразными до жути. Раньше Пьер никогда этого не чувствовал. Казалось, что так и надо, так и должно быть. Казалось… До недавнего времени. Пустота всегда любила подшутить над своим магистром. Сначала отняла все чувства и эмоции, а затем неожиданно вернула – но не полный набор, а выдавала поштучно, как в какой-нибудь лавчонке.
Пьер Эйлеан никогда не сетовал на судьбу. Что жаловаться, если из провинциального мальчишки она сделала его великим магистром, которого остерегаются, перед которым трепещут? Он ведь знал, что его боятся больше, чем Кернера. И намеренно скрывал лицо, потому что невидимого опасаешься сильнее. Он привык к власти и привык к ответственности. Радовало одно: после того как Вейран покинул пустоту, она бунтовала не так люто и был хоть какой-то шанс ее удержать. Пьер готов был поклясться, что светлый артефакт ждет Анри Вейрана. Того самого Анри, которого он когда-то защищал, а сейчас готов был убить. Того самого Анри, который настолько завладел сердцем единственной женщины, так необходимой Пьеру, что, казалось, она никогда не сможет от него избавиться.
Впрочем, Вейран сам умудрился разрушить отношения. Вместо того чтобы быть рядом с Полиной, дорожить ею, он ушел. Да, не без помощи магистра, но его следовало лишь подтолкнуть в определенном направлении. В который раз Пьер порадовался, что его платой стали чувства, а не магия, как у Анри. Иначе он бы так же метался по городу после выхода из пустоты, также не находил себе места, а его возвращение в мир живых прошло достаточно спокойно. Зато сейчас мысли путались и неизменно возвращались к Полине. Поэтому Пьер в сотый раз зачеркивал очередной указ и смотрел куда-то перед собой, не замечая, что давно уже наступил вечер и пора бы как минимум навестить Пустоту, а как максимум – проверить, не свернул ли Анри Вейран себе шею, потому что человеком он был крайне проблемным, и случись что с ним, Полли будет безутешна.
Пьер уже собирался было привычно подняться на последний этаж башни, когда в двери постучали. Раз тени не задержали, это мог быть только один человек.
