- Прости, серденько моё! И жена-то
из меня вышла некудышная, и мать не лучше…
Дочка глядела на неё внимательными
жёлтыми глазами, будто всё понимала. А куда ей понять, младенцу невинному? Мать
и сама-то не ведала, что творит.
Она брела по лесу, качаясь.
Сколько-то уже куска в горло не лезет, сколько во рту ни капли не было? Уже и
молоко давно пропало – нечем ребёнка кормить. А ребёнок и не жаловался. Девочка
не плакала. Молчала и смотрела. И так смотрела этими своими колдовскими
глазищами, что лучше бы вовсе сгинула!
Она, а не любимый…
Желана родила поздно. Ни отец, ни
мать, рано ушедшие в Тень, внуков не дождались. Да и, сказать по правде, не
сильно-то кляла за это судьбу. К чему ей, красавице, дитя? Рядом ведь милый!
Души в ней не чает, на руках носит, белые ручки работой мозолить не дозволяет!
Но всё ж не хватало ему чего-то.
Нет-нет, а спрашивал, заведут ли ребёночка. Желана и сдалась. Да боги
посмеялись: столько она молилась, чтоб чрево ненароком не отяжелело, что теперь
передумывать и одаривать её чадом не собирались.
Где-то совсем рядом взвыл волк, и
Желана вздрогнула. В ночной тишине далеко разносился скрип деревьев, шептались
о чём-то, ей неведомом, листья. Далеко будет слышен и крик несчастной женщины,
выскочившей в лес в одной рубахе и с младенцем в объятиях.
- Прости меня, кровиночка…
Она прикрыла личико дочери краем
одеяльца: та глядела на неё неотрывно, точно и не живая вовсе. И от взгляда
этого делалось страшнее, чем от волчьего воя.
От взгляда этого Желана ночей не спала,
кошмарами мучалась, от него, видно, и умом повредилась. Да и кто бы осудил
вдову?
Пуще неё о ребёнке молился муженёк.
Тризны приносил, к бабкам ходил, спать ложился ногами к печи – всё как деды
учили, чтобы жена понесла.
Никак.
Совсем милый ополоумел. Пошёл в
чащу, упал на колени перед вековым дубом, коснулся теменем бурого выступающего
над землёю корня.
- Всё возьми, хозяин тонколистный!
Всё возьми! Ты кормишь зверей и птиц, ты силу родишь невиданную, ты тайны
хранишь неслыханные. Всё возьми, но одари меня наследником!
И лес взял. Взял всё, что предлагал
ему проситель, а после взял и ещё больше.
