Отец Александр сидел, закрыв глаза, в конфессионале1 высокого кафедрального собора разрывающего небо своими острыми шпилями с позолоченными крестами, вдыхая сыроватый, прохладный воздух с лёгким запахом ладана, чувствуя его каждым вдохом, думая о том, какую же ошибку он совершил, где и когда тварь смогла почувствовать, распознать, что он её ищет. Может он слишком явно дал понять своим «коллегам по цеху», уже несколько месяцев приглашающим его к участию в шабашах а ля «бабы и водка, бери от жизни всё», что не заинтересован, что от этих предложений просто воротит и предложившего уже трудно назвать не то что другом, а просто – человеком. Хоть это только вершина айсберга. Каждому внимательному и вдумчивому наблюдателю было ясно, что католическая церковь вместе со своей зомбированной паствой катится в тартарары. Впрочем, как и весь этот оскотинившийся мир, променявший своего Бога на зелёные бумажки.
Нерешительно, опустив голову с пышными каштановыми волосами, прикрытыми тонким полупрозрачным платком, к конфессионалу подошла женщина, скромная и красивая. Отец Александр почувствовал нежный запах её духов, повернувшись в её направлении, он увидел, как в больших карих глазах рождались похожие на чистые росинки, медленно скатывающиеся по щекам к уголкам её полных губ слёзы. Она стала на колени на мягкий коврик почти полностью покрывающий ступеньку кофессионала и увидела, что молодой священник, гладя в её сторону, вознёс руку и, совершая крёстное знамение, произнёс тихо и чётко:
– In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti.2
–Святой отец, – почти шёпотом сказала женщина, –я была на исповеди около месяца назад. Исполнила покаяние и опять согрешила… Мне так трудно быть хорошей женой и матерью… Я не знаю, что мне делать. Муж вчера уехал в командировку, и сразу припёрся этот жирный урод. Наверное, он отправляет мужа в командировки специально, только чтобы пользоваться мной, когда ему хочется.
Женщина замолчала. Комок боли и стыда не позволял ей говорить дальше. Священник посмотрел на неё, плачущую, не осмеливающуюся поднять глаза и тихо спросил:
