Лахама арогантно возвышалась над собравшимся скопом хаотично прибранных женских голов своей мудреной властностью, такой же органичной, как перемещения звезд на вечернем небосклоне, в благоговении к которым звездочеты высекали целые трактаты.
Босые ноги роднили Лахаму со всеми женщинами в святилище, выстроившими в ряд ступни первородной формы. Главная Уммы величественно скинула с выточенных плеч расшитую геометрическими узорами накидку из загадочного восточного края. Там мечтала побывать Амина, внимая рассказам бывалых путников, облаченных будто в крупицы пыли иных земель, столь же недосягаемых, как зыбкость неоформленных видений былого.
У песочного цвета стены, понурив голову, но не утаивая ненасытного взгляда, виднелся юноша с оголенным торсом, сцепив за спиной разрисованные басмой руки. Избранным для ритуального акта любви не полагалось так явно выказывать свою заинтересованность в женщине, соединяющей богов с землянами. Время от времени добровольный пленник поднимал подведенные свинцом глаза и с благоговением изучал Лахаму, обнаженную и выстукивающую причудливый танец осознаваемого животного начала тех времен, когда их прародители только начинали раскрывать догадки навстречу желтой луне.
С древности верховная жрица Уммы должна была проводить этот обряд со старшим сыном правящей четы. Но Лахама виртуозно сместила оттенки во имя своих интересов, самостоятельно выбрав молодца из небогатого рода, а он, подобно наложницам сановников, посчитал это благословением. Существование рабов и рабынь, жаждущих вонзить кинжал в шею высокопоставленных горожан, не отражалось в росписях ваз с изображениями дворцовых празднеств. И время уносило их печальные истории.
Амина не первый месяц, оказавшись в положении любимой ученицы Лахамы, изживала в себе инстинкты, чтобы не попасть в зависимость от этих мальчиков с натертой маслом кожей. Самой Лахаме обуздывание себя было уже не нужно – она сама изменяла ритуалы, маскируя их под идущие из веков, и без сожаления избавлялась от наскучивших спутников в потусторонний мир. В этом она воплощала всеобщую необъяснимую тягу своих соплеменников к показательным, приукрашенным действиям, для которых человечество не выдумало еще отдельной ниши. Население Уммы довольствовалось объединением своей потребности в игре и фантазии, пускай и гротескной, с доступной и почитаемой религией. И Лахама не разочаровывала их.
