Я слышала, как она подошла. Уже по шагам знала, что это Джинни. Но не обернулась. Так и сидела на краю обрыва над Разломом и смотрела на «ту» сторону, искристую от ярких огней на фоне черного ночного неба.
Джинни положила ладонь мне на плечо:
— Уже поздно, надо идти.
Я не ответила. Пошлепала рукой по земле, чтобы подруга села рядом. Джинни выполнила просьбу, опустилась. Так же, как я, обняла тощие колени и тоже уставилась на огни. «Та» сторона всегда казалась нам, трущобным, необыкновенной сказкой. Все мы мечтали оказаться там, в Полисе, но наше мрачное будущее было только за спиной, в Кампаниле. Особенно мое. Неотвратимое и жестокое.
Джинни не выдержала:
— Там твоя тетка с ума сходит. Завтра… такой день... — Она замялась: — Они до смерти боятся, что ты сбежишь.
— Куда? У него даже в Полисе свои псы.
Подруга не ответила. Какой тут ответ? Я прикована к этим трущобам длинной незримой цепью. К трущобам и их хозяину…
Я стиснула зубы до ломоты в челюсти. Рыдать уже не оставалось сил, и я была наполнена какой-то холодной тяжелой злобой. И животным страхом. Таким, что стыла кровь в жилах. Не представляю, как вынесу, оказавшись завтра с Марко наедине, когда между нами уже не будет стоять его обет... Когда стану его вещью. Осталось меньше суток.
Я сосредоточилась на далеких огнях, наблюдала, как едва различимая оранжевая точка аэрокара отрывается от посадочной платформы высотного дома и набирает высоту. Мне всегда было интересно, что они делают на «той» стороне… как живут… Не снаружи, а внутри. Некоторые из трущобных, конечно, если очень повезло, служили прислугой, как Роза, или пристраивались на черные работы. Но особо не болтали, боялись лишиться хорошего места. Все мы знали, как «Отче наш», что нам там не рады, нас не ждут. Там мы чужие, отбросы, неликвид. Мы просто потомки тех, кто когда-то выжил вопреки всему. Детьми мы с Джинни часто бегали по окраинам. Пытаясь глотнуть, понюхать этой другой жизни, украдкой, прячась от полиции. Теперь уже не бегали… потому что не мечтали.
