– Мне кажется, мы встречались с тобой раньше, – Ника внимательно вглядывалась в серые глаза лежащего рядом с ней довольного Дика.
– Да. Это так, – хитро прищурившись, ответил блондин. На его слегка пухлых губах заиграла улыбка.
– Я только не могу вспомнить, где? Дик, пожалуйста, ну хоть немного намекни. Хоть самую малость.
– Намекну, но только при одном условии.
– Каком? – оживилась Ника.
– Если ты… прямо сейчас, – специально тянул время он.
– Ну! Не томи! Что?
– Прямо сейчас объяснишься мне в любви.
– Вот ты вредина! Может, тебе ещё и предложение руки и сердца сделать?
– Это было бы в идеале.
– Хорошо, я тебя люблю! – звонко засмеялась Ника, обнимая мужчину. – Всё! Признавайся!
– Я тот, кого ты ненавидишь…
Годом ранее…
Вечером после изнурительной работы в каменоломне, измотанные непосильным трудом заключённые, построившись в колонну, возвращались в барак. Измазанные угольной пылью, потные, в большинстве своём истощённые мужчины, с трудом переставляя ноги, звеня тяжёлыми цепями, босыми ногами медленно шли по пыльной дороге. По бокам колонны на лошадях ехали вооружённые надсмотрщики. То и дело то там, то здесь были слышны удары плетьми по спинам бедолаг и стоны каторжан. На каторжные работы отправляли по приговору суда его королевского величества Вильяма III. В подавляющем большинстве для приговорённых это был билет в один конец. Каторжане умирали от невыносимых условий жизни в бараках, тяжёлого труда в каменоломне, отвратительного питания, заболеваний, отсутствия медицинской помощи. Каждый попавший сюда лишался своего имени не только при жизни, но и посмертно. Осуждённым присваивались номера, с которыми они существовали до конца своих дней. Этот же номер указывался на могильной плите.
Медленно преодолев три километра от места добычи угля, колонна подошла к старому одноэтажному бараку, построенному из досок, кое-где сгнивших от времени. На входе в барак каждый получал алюминиевую тарелку с порцией дурно пахнущей похлёбки, кусок чёрного хлеба и кружку подслащённой воды. Держа в руках свой незатейливый ужин, каторжане входили в тёмный, плохо освещённый барак и рассаживались по деревянным нарам, стоящим рядами в три яруса.
