Снег шёл так густо, будто кто‑то над городом встряхивал подушку, и миллионы белых перьев медленно опускались на крыши, на фонари с тусклыми ореолами, на рельсы, превращая сталь в мягкие линии, на людей – делая их силуэты одинаково тихими и немного потерянными. Ветер не свистел – он шептал, и этот шёпот путался в клубах пара, исходивших от локомотива, словно сам воздух был паровым.
Вокзал был старый, с витражами, потемневшими от времени, с каменными львами на фасаде, чьи морды упрямо глядели туда, где начиналась дорога. Внутри пахло углём, мокрой шерстью и кофе – крепким, почти чёрным, как ночь, которая не хотела уходить. Часы над кассами сердито щёлкали, и чем ближе к целому, тем настойчивее казалось их тиканье, будто они подгоняли не пассажиров, а саму зиму.
Анна задержалась у двери на платформу, чтобы привыкнуть к ветру и свету. На ней было неброское серое пальто с бархатным воротником, который щекотал кожу, когда она подняла его повыше. Перчатки – старые, мягко разносившиеся за годы, – и маленький чемодан с потертым углом, на котором темнела обожжённая отметина: след того самого лета, когда всё казалось простым. Она раз смотрела на часы, пересчитывая в уме оставшиеся минуты, хотя поезд всё равно задерживался. Её дыхание становилось белым, как тот лист, где она однажды так и не решилась дописать признание.
Громкоговоритель треснул, как льдинка, и женский голос сообщил: «Поезд на Вену задерживается на сорок минут из‑за погодных условий». В толпе кто‑то недовольно застонал, кто‑то – облегчённо рассмеялся, словно с него сняли обязанность принимать решение прямо сейчас. Анна почувствовала, как внутри всё негромко, но заметно сжалось – не от холода, от неопределённости. В сорок минут можно успеть всё, а можно – ничего.
Из белой завесы на противоположном краю платформы вышел мужчина. Он появился не сразу – сперва она заметила тёмное пятно пальто, потом – движение руки, прикрывающей книгу от снега, а потом – лицо, на котором застыл тот самый взгляд, что бывает у людей, умеющих подмечать детали и молчать, когда слова мешают. Он шёл неторопливо, будто давно здесь, в этой погоде, и спешить – значит разрушить что‑то хрупкое.
