Ее светлость сделала вид, что ничего не услышала. И, разумеется, не заметила тонких чешуек, проступивших на коже единственного сына. Она никогда не замечала столь неприличных, не подобающих аристократу вещей.
– Женитесь и снимете клеймо позора с нашей семьи!.. – продолжала она, позабыв о стынущем чае. – Из-за вашей порченой крови ваши сестры не могут найти приличную партию, из-за вас скончался мой драгоценный супруг. Из-за вас!.. – В качестве последнего довода ее светлость уронила прозрачную слезинку аккурат на кружевной платочек, прижала этот платочек к сердцу и взглянула на Людвига глазами раненой лани.
Людвиг сжал кулаки. Под столом. Он мог бы многое сказать о смерти драгоценного супруга ее светлости, собственного непутевого папеньки. К примеру, что в его возрасте кутить сразу с двумя юными танцовщицами кордебалета – непозволительная роскошь, особенно после трех бутылок красного. Сердце не выдержало собственного распутства, а не сыновнего позора.
Но промолчал. Не стоит сильнее расстраивать матушку, а то в самом деле сляжет с мигренью или того хуже. В матушкиных болезнях Людвиг не разбирался, но лейбмедик утверждал, что любое серьезное потрясение может убить ее светлость, ее здоровье и так подорвано потерей супруга – и ее светлость напоминала об этом неблагодарному сыну при каждой попытке отстоять свое мнение впрямую. Так что Людвиг давно и в совершенстве освоил тактику маневрирования и уклонения.
– Вы же знаете, матушка, быть моей женой опасно для жизни.
«Я же убью эту приторную гадюку, едва мы останемся наедине! Или вообще во время церемонии!»
– Вы же не хотите для племянницы вашей дорогой подруги безвременной смерти.
– Пустое! – отмахнулась ее светлость. Людвиг готов был ставить свой новейший лабораторный увеличитель против шаманского бубна, что матушке совершенно все равно, что станется с его женой, лишь бы сделала то, что от нее требуется. – Вы поженитесь, она снимет с тебя проклятье, и у вас будет прекрасная семья! Тебе давно пора обзавестись наследником, иначе твои сестры…
– Матушка, я не собираюсь жертвовать своей свободой ради… – Он хотел сказать «трех жеманных пигалиц», но снова сдержался. Жеманные пигалицы в отличие от него семью не позорили. – Даже ради сестер. Прошу прощения, но меня ждут дела.