Вместо этого что-то заставило ее вернуться в старый каменный дом на ферме, в котором она так часто бывала в детстве. Но теперь, оказавшись здесь, в Ардеше[1], она сожалела об этом своем порыве. Когда она увидела дом, вдохнула острый запах трав в терракотовых вазонах у кухонной двери, на нее накатило такое чувство вины, что ей стало дурно. Вины за то, что она не приехала раньше; что ее не было там, когда позвонили и сказали, что у Гарри случился удар; за то, что он умер в больнице прежде, чем она узнала о его болезни. И за то, что, несмотря на все ее старания, она не смогла приехать на похороны.
Все в деревне уже осудили ее и признали ее виновной. Она заметила и взгляды, и шепоток, то и дело раздававшийся у нее за спиной, и холодность, с которой ее приняла Гортензия Бувьер – и это вместо теплых объятий и вкусной стряпни, которыми экономка приветствовала ее все эти годы.
А когда Аллегра зашла на кухню, это было все равно что войти в прошлое, все старые раны ее словно заново открылись. Все, что ей сейчас было нужно, это чтобы Ксав вошел на кухню и плюхнулся на стул перед ней, с этой его улыбкой, от которой внутри все переворачивалось, и искорками, которые прыгали бы в его серебристо-зеленых глазах, когда он протянул руку к ее руке, и…
Нет, конечно нет. Он совершенно ясно дал ей понять десять лет назад, что между ними все кончено. Что то, что было между ними, всего лишь мимолетный роман на отдыхе, и что он уезжает в Париж, чтобы сделать там головокружительную карьеру – и начать новую жизнь без нее. И вообще, он наверняка уже женат и у него дети. Когда она сделала первый шаг на пути к примирению с Гарри, они словно заключили молчаливое соглашение не говорить о Ксавьере. Ей не давала спросить о нем гордость, а Гарри было неловко его упоминать.
Она почувствовала, как все сильнее сжимает чашку с кофе. После стольких лет она должна бы уже обо всем этом забыть. Но как можно перестать любить того, кого любил столько лет? Она запала на Ксавьера Лефевра в их первую же встречу, когда ей было восемь, а ему одиннадцать. Он был самым красивым мальчиком из всех, что она видела, словно викторианский ангел на витражах на окнах в школе, только с темными волосами и серебристо-зелеными глазами. Когда она была подростком, она таскалась за ним, как верный щенок, грезила о нем и представляла себе, каким был бы его поцелуй. Она даже репетировала этот поцелуй на тыльной стороне ладони, готовилась к тому моменту, когда он наконец-то поймет, что она не просто соседская девчонка. Лето за летом она мечтала и надеялась. И хотя, наверное, она ужасно действовала ему на нервы, он был к ней добр и относился к ней так же, как ко всем остальным, никогда не дразнил ее и прямо не отвергал.