Просительница побледнела и еще плотнее закуталась в широкую шаль, прикрывая лицо. От осуждающего, дребезжащего голоса мутило.
– Пожалуйста… – прошелестел надломленный голосок. Опущенные ресницы слиплись от слез.
– Ты хоть понимаешь, о чем просишь, бестолковая?! – Сорит пылал искусственным негодованием.
Не часто к Старшему Радетелю местной соры являлись с просьбами. Все больше с покаянием, щедро сдобренным позвякивающими в кошеле монетами.
– Понимаю, – виновато понурила голову визитерша. – Но он же убьет ее…
Последовало долгое молчание, во время которого губы жреца то непроизвольно вытягивались в нитку, то сердито поджимались. Старика терзали сомнения. Точнее, терзала-то его как раз жадность. Уж больно хороши были сверкающие на столе драгоценности. Грину за все свои семьдесят лет не приходилось видеть подобных. Но вот просьба нежданной гостьи вызывала совсем несвойственные ему сомнения.
– И тебя убьет, – наконец изрек старик. – И будет совершенно прав.
Женщина вскинула на него заплаканные черные глаза.
– Что ж, я так и думала, – с какой-то горячечной обреченностью выдохнула она, сгребая со стола украшения. – Но ваша сора не единственная на свете…
Грин прерывисто вздохнул.
– Стой! – Выцветшие с возрастом глаза алчно сверкнули на свисающую почти до самого пола нитку черного жемчуга, зажатую в тонкой руке, запечатлели другие, не менее ценные побрякушки, после чего взор был переведен на небрежно задвинутую в угол корзину. На дне ее, в ворохе батиста, копошилось нечто невидимое и тихонечко посапывало. – Я что-нибудь придумаю.
Гостья замерла.
– Слишком туманное обещание. – В тонком, срывающемся голоске неожиданно прорезалась сталь.
Жрец недовольно засопел.
– Ты права, сор в державе предостаточно.
Просительница удовлетворенно кивнула и подтолкнула подношение к другому краю стола. Потом порылась в карманах и извлекла на свет еще одну вещь. Пожалуй, самую ценную.
