– Аль, протри бокалы. – Второпях вручает мне коробку мама. – И на стол их сразу…
– Диля, давай скорей! – уже в пятый раз недовольно кричит папа, ожидающий ее в машине.
– Так, все, морковка, я побежала! – Целует меня в макушку, а потом в манере «злой феи» грозит пальцем: – Смотри, чтобы тут порядок был.
Я едва держусь, чтобы не закатить глаза, но вместо этого, придерживая коробку, поднимаюсь на носочки и чмокаю ее в щеку.
– Все будет в порядке, не переживай!
– Господи, как вот вас оставлять? – Мама, которая, как обычно, не может обойтись без сантиментов, обнимает меня, шмыгая носом. – Будьте умничками. За старшеньким приглядывай, знаешь ведь, какой он у нас…
– Диля! – выкрикивает папа, уже кипя от нетерпения, но мама, даже не глядя в его сторону, отмахивается, вызывая у меня улыбку, которая в следующее мгновение угасает.
– Детка, я не знаю, говорил ли тебе Паша, – мама мнется, из-за чего у меня появляется нехорошее предчувствие, – в общем, Хаким вернулся.
Что-то ломается в моей груди, но я панически быстро заглушаю этот звук собственным голосом:
– А мне-то что, – вылетает слишком резкий ответ, и я тут же делаю спасительный вдох, чувствуя, как внутри все падает и катится в тартарары. Хочется исчезнуть оттого, что сдала себя с потрохами всего лишь одним предложением. Ну а что я могу поделать, когда от одного проклятого имени дышать становится трудно? И, конечно же, от мамы не ускользает моя реакция.
Погладив меня по щеке, она лишь обреченно вздыхает и добавляет шепотом:
– Придет сегодня поздравить старого друга.
Не в силах смотреть маме в лицо, отворачиваюсь и ставлю коробку с бокалами на стол, боясь, что дрожащие руки подведут и я уроню все на землю.
Даю себе секундную передышку, а затем, прикусив изнутри щеку, поворачиваюсь к родительнице.
– Не понимаю, зачем ты мне все это говоришь, – очень стараюсь, чтобы голос звучал ровно. – Это Пашин праздник, он может звать кого угодно.
Какая же я лгунья.
И мама знает об этом лучше, чем кто-либо.
Смотрит на меня с теплотой во взгляде и в то же время безнадежно. Помнит ведь, как молилась Богу, стоя на коленях возле рыдающей дочери. И я помню. Хотя все бы отдала, чтобы забыть. И его в том числе.
