– Елена –
– Дядя, ты чудовище?
Вопрос пятилетней девочки полетел мимо меня за столик позади.
С замершим сердцем оборачиваюсь посмотреть на того, кого моя дочь окрестила чудовищем. За соседним столиком нашего любимого кафе обедает жареным стейком и салатом мужчина лет тридцати. Сидит ко мне боком, поэтому виден только его профиль.
Волосы черные, аккуратно уложенные, темные густые брови, красивая линия губ, нос прямой. Деловой костюм темно–синего цвета, голубая рубашка, расстегнутая сверху на две пуговицы, стильные часы на руках.
Довольно–таки симпатичный. Раньше я его здесь не видела. Интересно, почему чудовище?
Мужчина поперхнулся, закашлял в кулак. Дочь тут же спрыгнула со стульчика, подбежала к незнакомцу и заботливо похлопала его по спине, участливо заглядывая в глаза. Вряд ли ее легкие шлепки помогли ему, но кашлять он перестал. Покряхтел еще немного, смахнул что-то с ресниц, а потом уставился на Маринку мокрыми от кашля глазами. Ресницы у него красивые – густые, темно–коричневые. Шоколадные, как назвала бы их цвет моя дочь.
– Почему это я чудовище? – спросил он ее красивым мягким баритоном.
– Ты на себя в зеркало смотрел? – дочь уперла руки в боки: допрос с пристрастием только начался. Держись, мужик.
– Кхм, смотрел.
– Страшно было?
Мужчина поднес ко рту кулак, снова кашляя, пряча тем самым смех. Только грудь начала ходуном ходить от с трудом сдерживаемых приступов хохота.
Прокашлявшись просмеявшись, он повернул в мою сторону удивленные глаза с немым вопросом в них – откуда такое чудо–чадо взялось?
Так вот почему дочь задала тот провокационный вопрос – скрытая от меня половина лица мужчины испещрена глубокими шрамами. Они еще не побелели от времени, а потому пугают багровыми бороздами, неконтролируемо бестактно притягивая все внимание на себя.
Маринка моя заметила эти жуткие шрамы и, нисколько не стесняясь, спросила мужчину в лоб:
– Дядя, ты чудовище?
А теперь он смотрит на меня примерно с таким же текстом в глазах и ждет ответа.
Я, смутившись и густо покраснев от стыда за Маринку, пожимаю плечами. С моей дочерью бесполезно разговаривать о тактичности. Проще не мешать, чем отвечать на миллиарды вопросов почему нельзя задавать людям провокационные, местами ранящие их вопросы. А Маринкины вопросы в данный момент могли ударить по больному – все-таки шрамы жуткие и вряд ли этот мужчина чувствует себя комфортно, нося их на себе. Может, он не приступы хохота прятал в кулак, а плача?