Пролог,
в котором наследная графиня Ершова узнает границы своей выдержки
Такт есть одно из важнейших условий света.
Жизнь в свете, дома и при дворе.
Петергоф, 1890 г.
Почему-то раньше я не замечала, насколько мал кабинет управительницы пансиона. Да и она сама, съежившись под колючим взглядом маркиза Левшина, сейчас казалась какой-то серой, незначительной. А ведь мы ее боялись.
Статная дама с чуть более широким, чем положено среди высоких родов, разворотом плеч, Агата Михайловна Полякова держала девичий пансион в особой строгости. Видимо, потому и перечить ей было страшно: как наследнице одного из главных семейств Староросской империи ей достался дар целительства, с легкостью стиравший с рук провинившихся воспитанниц следы тонких розог. Впрочем, для особо отличившихся существовали не только розги – это я знала не понаслышке.
Теперь же госпожа Полякова сидела за высоким дубовым столом тихо, смирно даже, чем по-настоящему пугала меня. Она будто бы пыталась сильнее вжаться в густого винного цвета кожаное кресло, но то, скоро отдав запасы лишнего места хозяйке, больше подчиняться не желало, что заметно нервировало Агату Михайловну.
Как бы то ни было, в эту самую минуту я понимала ее. Ожидая встречи с визитером в приемной управительницы, я и подумать не могла, что встречусь не с кем иным, как с последним маркизом из когда-то славного рода боевых огненных магов. Что же такого могло произойти, чтобы визит нанес именно он?
Постаравшись припомнить редкие слухи, которыми делились воспитанницы пансиона, я отыскала в памяти несколько крайне неприятных фактов о молодом маркизе Левшине. Говорили, что звание его при цесаревиче было вовсе не адъютанта, а чиноначальника кабинета его императорского высочества. И что отошло это звание в руки великого министра не просто так…
Украдкой шептались, будто молодой цесаревич боится маркиза, ведь по силе с ним сравнится разве что некромант, но род Воробьевых угас и дар этот утрачен для империи. Если только воскресить, но как?..
Я сглотнула. Нервная дрожь пробежала по кончикам пальцев, отчего их пришлось тут же спрятать в белоснежной ткани шелковой юбки. И пусть жест этот не останется не замеченным Агатой Михайловной, но с ней я разберусь позже. Теперь же…
