Париж, 1314 год от Рождества Христова. В мрачном чреве тюрьмы Шатле, старейшей узницы французской столицы, царили стоны, вопли и зловоние. Крысы деловито сновали в полумраке, таская объедки и обгладывая истлевшие кости. Мерзкая питьевая вода отдавала затхлостью и плесенью. А главное – безысходность, густая, как ночь, без намека на рассвет. Здесь обитали отринутые Господом и людьми, приговоренные влачить жалкие дни во тьме, ожидая казни или худшей доли. Но была в этом аду одна узница, чей гордый дух не сломили ни цепи, ни пытки…
Ее звали Элиенор де Лаваль, и за решеткой она оказалась по чудовищной несправедливости. Какой-то злодей убил королевского прокурора Робера д'Артуа, а подозрение пало на нее, юную дочь обедневшего графа. Видно, сам дьявол водил рукою истинного преступника, ибо все улики указывали на Элиенор. Подброшенный в покои окровавленный кинжал, клочья ее платья, найденные возле тела, свидетели, якобы видевшие девушку рядом с прокурором в ночь убийства… Словно ад разверзся под ногами невинной красавицы.
Скованная по рукам и ногам тяжелыми цепями, истерзанная пытками дознавателей, полуживая от горя и страданий, Элиенор все еще не теряла надежды. В душе не угасала вера в чудо, ниспосланное свыше избавление. Должна же небесная длань защитить невинную, покарать злодеев! Но шли дни за днями, а спасение не приходило. Лишь крысы, мерзкие твари, скреблись в углах да сырость разъедала кожу. И всё же каждое утро прекрасная узница обращала свой взор к крохотному зарешеченному окну под потолком, сквозь которое пробивался одинокий луч солнца. Этот робкий свет давал силы жить и бороться.
– Пресвятая Дева, не остави рабу твою! – шептала обескровленными губами Элиенор, сжимая в хрупких ладонях нательный крестик, последнее напоминание о днях минувшего счастья. – Даруй мне силы перенести невзгоды и ниспошли защитника!
Но вместо ангела-хранителя в камеру вошел тюремщик, здоровенный детина с изрытым оспинами лицом. Грубо швырнув в угол миску с какой-то бурдой, он осклабился в мерзкой усмешке:
