Тусклый свет рабочих софитов падал на сцену Seoul Star Arena, выхватывая из полумрака высокую фигуру Минджуна. Занавес висел тяжёлой бархатной стеной, отгораживая пустой зал, где ряды кресел молчали в ожидании недели, отделявшей репетицию от триумфа. Эхо шагов техников гулко разносилось под высокими сводами, смешиваясь с низким гудением оборудования. Воздух, густой от пыли и жара разогретой техники, обволакивал его, оседая на коже тонкой пеленой.
Минджун сжимал микрофон, холодный металл скользил в ладони, будто отполированный лёд. Пальцы, тонкие и длинные, подрагивали, выдавая тень тревоги, пробежавшую по венам. Он втянул воздух, готовясь выпустить строчку – знакомую, отточенную до блеска, способную зажечь тысячи сердец. Губы шевельнулись, рождая первые звуки их хита: «Пусть ночь горит…»
Но вместо мощного потока мелодии горло исторгло хриплый шорох, сухой и ломкий, подобный треску ветвей в зимний ветер. Он замер. Кашель вырвался из груди, резкий, словно удар. Минджун стиснул микрофон сильнее, заставил голос вернуться: «Пусть ночь…» Хрип повторился, чужой, слабый, ускользающий.
Глаза, глубокие и карие, расширились, ловя отблески софитов. Сердце дрогнуло, пропустив удар. Тень сомнения легла на лицо, искажая привычную маску уверенности. Неделя до концерта. Тысячи голосов, готовых кричать его имя. А он стоял здесь, на пустой сцене, с предательством, затаившимся в горле. Что-то рушилось внутри, тихо, но неотвратимо.
Минджун метнул взгляд к пульту, где техники склонились над проводами, поглощённые суетой. Их головы оставались опущены, уши закрыты гулом машин – его провал остался незамеченным. Рука дрогнула, опуская микрофон к бедру, скрывая улику слабости. Ладонь скользнула к виску, стирая холодные капли пота, выступившие на коже. Пальцы напряглись, сжимая воздух, будто удерживая ускользающий контроль.
Мысль резанула остро: неделя до концерта. Тысячи фанатов ждут его голоса, его света. Подвести их – значит рухнуть самому. Грудь стянуло невидимыми нитями, дыхание споткнулось, царапая пересохшее горло. Он выпрямился, заставляя губы изогнуться в улыбке – тонкой, натянутой, но знакомой. Маска звезды легла на лицо, скрывая трещины, рвущиеся изнутри. Сердце билось неровно, отстукивая ритм страха, однако внешне он оставался неподвижен, словно статуя, высеченная из чёрного мрамора под софитами.
