Санитарки везли поступившего в травматологическое отделение пациента на каталке, шумно и эмоционально переговариваясь, а профессор Юлия Юрьевна как раз проходила мимо. Она разглядела его не столько не зрением, сколько сердцем: ОН.
Она сразу его узнала. Ну, а как иначе? Ведь это же он, настоящий, лучший, единственный.
Макс. Максим. Её Максим.
Она любила его в далёкие 90-е, болезненно, жгуче, ненасытно, когда их только-только вступившие в совершеннолетие тела несмело познавали все радости жизни, любила в нулевые, безнадёжно и на грани отчаянья, когда он связал свою жизнь с другой девушкой, и та подарила ему чудо какую хорошенькую дочку.
От настоящих всегда рождаются красивые дети…
Она и будучи замужем его любила! Любила и ждала-ждала-ждала, забывая, что на земле есть и другие люди. Их брак с Володей распался: тот не выдержал её отстранённости, начал выпивать, потом поднимать руку.
Никто и никогда не смеет поднимать руку на железную леди Юлию Хон, которая уже тогда занимала руководящую должность и в буквальном смысле держала мужиков своего отделения в ежовых рукавицах. Единственная женщина-травматолог самой крупной больницы города вложила всю силу своей нерастраченной любви в карьеру. Сильная, крепкая, волевая она пользовалась непререкаемым авторитетом среди коллег и имела головокружительные перспективы.
Два раза её настойчиво зазывали в крупнейшую клинику столицы, но гордая Юлия упрямо отказывалась: вдруг Максим Бобров одумается и позвонит ей? Глупо? Наверное. Она писала научные работы, защищала кандидатскую, потом докторскую и… ждала-ждала-ждала, постепенно забывая о том, кого ждёт и зачем.
Когда кто-то из давних знакомых сообщил ей, что Максим развёлся, но быстро женился повторно и куда-то уехал, Юля даже не расстроилась – она привыкла. Бобр – это её юность, её идол, светлая и наивная мечта, которой, увы, сбыться не суждено. К тому времени у неё уже появился Станислав, спокойная и размеренная жизнь с которым, казалось, перечеркнула все надежды на взаимность переменчивого бывшего.
И вот он, её вечная боль, здесь. Двадцать лет спустя. Или… уже больше двадцати? Время неумолимо.
