Я
всегда была неправильной.
Неугодной
своему отцу дочерью. Нерадивой ученицей. Скверной девчонкой из славного
древнего рода, которая пытается быть на шаг впереди покорных сестер, услужливой
матери и забитой второй наложницы своего отца. Мое имя «Лейла» означает ночь,
тьму, беспросвет, и многие доброхоты твердили, что я не принесу счастья семье.
Это было предрешено еще когда мать вынашивала меня в своем чреве.
Я
рождена в южном крае своей страны, где к женщинам относятся в лучшем случае, как
к хорошей лошади, которую можно выгодно продать. Но мне повезло, и меня все еще
не выдали замуж в мои восемнадцать лет. Из-за характера. Только не моего, а
отцовского.
О
вздорном и злобном нраве графа Селима Бедиля наслышаны все, но никто ничего с
этим не делает. Это на севере, востоке и западе, и тем более в столице женщинам
дозволено быть смелыми и веселыми, а здесь их принято поучать мужьям и отцам.
Но
я нашла лазейку, когда мне было четырнадцать лет – научилась переодеваться
мальчиком-слугой. Непростая работенка, особенно если рядом крутятся взрослые
слуги. Но Рахим – мой дорогой брат – по моей просьбе уводил слугу Аслана –
своего ровесника – помочь ему с делами. А мне доставались костюм и чалма. Мой
отец – человек богатый и властный, в его родовом гнезде очень много слуг.
Как
хорошо, что я выросла непокорной и не желаю проводить все время на женской
половине, учась вышиванию или основам домоводства. Большего на юге от женщин и
не ждут. Даже в богатых семьях.
Ну
а сейчас – знойный день середины лета. Месяц Летней Жары. И мне не терпелось
поскорее сбежать из дома на прогулку.
Самым
скверным было то, что накануне Берна и Эльчин – мои единокровные сестры,
рожденные покойной наложницей отца, Асель, недавно обнаружили мои аккуратно
сложенные мальчишеские вещи.
-
Как можно, Лейла?! – восклицала с осуждением и ахала Берна.
-
Харам, харам! – Эльчин потрясала свернутым белоснежным тюрбаном. – Как ты
посмела!
-
Мы расскажем отцу, Лейла!
-
Тебя накажут и принесут в жертву фраминистким богам!
-
Нет, миританскому Соурену!
Они
так охали, ахали и кричали о моем грехопадении, что смеяться в какой-то момент
стало бессмысленным. Я просто прикрикнула на них:
