В тот промозглый вечер ранней весны лейтенант Мильнович сидел в своей квартире и писал письмо отцу. День прошёл оживлённо, даже тревожно, почти все ещё обсуждали произошедшее в столовой «Чёрного орла», единственной гостинице Лохатыни. Но Степан Мильнович, несмотря на свои двадцать шесть лет, не был общителен, а также не было у него лишних денег, чтобы тратить их на бутылки более-менее посредственного вина, составлявшего непременный атрибут этих дружеских вечеринок.
Сегодня, против обыкновения, он вернулся домой довольно рано, всё из-за этого письма, не дающего покоя. Ведь он знал, что завтра не будет у него досуга для написания письма, столь страстно ожидаемого адресатом.
Повесив мокрый плащ (был дождь), он присел к маленькому сосновому столу и обмакнул перо в огромную стеклянную чернильницу без крышки, такие чернильницы бывают в муниципальных школах.
«Возлюбленный и почитаемый батюшка, – начал он на половине листа большой писчей бумаги, – знаю, что вы нетерпеливо ожидаете письма, хоть я и пишу при первой возможности. Едва два часа прошло, как инспектор кавалерии покинул нас, и, благодарение небу, всё прошло очень удачно, – для меня, по крайней мере. Двое-трое из моих товарищей, вполне возможно, сейчас не в таком благоприятном расположении духа, как я; ибо инспектор выражается без обиняков, когда выходит из себя, а вспыхивает он легко, при малейшем неудовольствии. Мне их жаль, – но зачем же они ленятся? Ничто не даётся даром, я уж это понял; всё надо заслужить, не трудом, так деньгами. Вы знаете, как я трудился всю зиму; сегодняшние слова инспектора были как награда за рабский труд, порой весьма горький. Мое мужество не ослабевало никогда, но сегодня я воспарил к новой высоте. Не бойтесь, бедный папа, – я уже говорил вам, что я рожден для жизни солдата».
На мгновенье лейтенант Мильнович приподнял голову от письма, ему показалось, что кто-то поднимается по деревянным ступеням, еле слышно позвякивая шпорами. Но ничего не произошло, и он продолжил.
