– Итак, вы хотите сказать, что у меня ничего нет, совершенно ничего?
– Моя дорогая юная леди, я вовсе не хочу это сказать, уверяю вас; но – к огромному сожалению…
Она нетерпеливо отмахнулась.
– Не надо сожалений, пожалуйста! Они мне не помогут. Я жду объяснений, а не сожалений.
В комнате находились два человека: молодая женщина с ярким цветом лица и в глубоком трауре и невысокий пожилой мужчина с тусклыми седыми волосами и тусклым серым лицом, с которого смотрела пара острых деловитых глаз, чья природная бойкость сейчас приглушалась видимым смущением. Хотя в его одежде, если рассматривать её внимательно, не было ничего ущербного, всё же в целом она производила впечатление потрёпанности.
В центре большого помещения, где высокие зеркала и оливково-зелёный плюш играли выдающуюся роль, на красивом, хотя и несколько кричащем, брюссельском ковре, эти двое стояли друг против друга.
– Объяснить можно в двух словах: нет завещания!
– И это значит…
– Это значит, что ближайший родственник наследует всё, что только можно наследовать. Как вам известно, вы не состоите в родстве с покойной. Ничто, кроме завещания, не может дать вам никаких прав.
– Но что-то должно быть! – вскричала она порывисто. – Вы недостаточно хорошо осмотрели бумаги.
Невысокий мужчина выпрямился во весь рост.
– Моя дорогая юная леди, я был бы недостоин своей профессии, если бы пренебрёг своими обязанностями в этом отношении. Уже давно я веду дела вашей – гм! – покровительницы. Любая мало-мальски важная бумага не ускользнула бы от моего взгляда. Кроме того, вы сами видели, как я осматривал её рабочий стол, – и что же? Nil, просто nil!
Он вздохнул табачным вздохом, словно сожалея, и растопырил пальцы в лайковых перчатках, купленных специально для этого случая.
– Это какая-то ошибка. Не могла она оставить меня вот так.
– Уверен, это не было её намерением. Когда бы я не заводил речь о последнем распоряжении, моя искренне оплакиваемая клиентка всегда давала понять, что вы – её наследница. Но так трудно было добиться определённости, выражение последней воли пугало неотвратимостью, и вам известны, как и мне, причуды нашего почитаемого друга. Я просил – клянусь, я умолял, – повторил он, глядя прямо в обращённое к нему лицо, словно желая оправдаться. – Я указывал на желательность зафиксировать всё в письменном виде; но, хоть она и не отказывалась, она вечно откладывала. И действительно, казалось, что торопиться ни к чему. Она не была стара, и хотя часто недомогала, её недомогания никого не беспокоили, настолько все к ним привыкли… Хронические больные обычно умирают тяжело, я видел это сколько раз! – но этот случай был исключением. Какое право я имел давить на неё?
