Киев
Невесомые, будто греческая паволока, сумерки опускались на Киев. Шумная суета душного и пыльного дня сменялась волнующими звуками неспешно наступающей летней ночи. Затихало торжище; разговоры возниц и скрип телег, перемещавших товар с торговых рядов на склады, тонули в долетавших с вечерних гуляний девичьих визгах, смехе и песнях, в хмельном гомоне оживших постоялых дворов. С заливных лугов Оболони ветер нёс сладковатый запах свежескошенного сена. Прохладой веяло от Днепра. Кое-где в домах на Подоле сквозь занавеси на маленьких волоковых окошках пробивался тусклый свет лучин, в теремах на Киевских горах за косящатыми оконцами горели свечи и масляные лампы.
Светилось в этот час и распахнутое окно одной из опочивален богатого дома боярыни Оды на горе Хоревице. На постели в опочивальне возлежали двое: жена, совсем юная летами, и молодой мужчина. Рука женщины нежно обвивала возлюбленного, щека покоилась на его широкой груди. Исподволь, чуть запрокидывая лицо, жена посматривала на избранника, будто желала о чём-то спросить или поговорить. Мужчина этого не замечал. Его взгляд был непроницаем, отрешён; лицо почти неподвижно – лишь слегка трепетали ноздри, втягивая запахи, доносимые колышущим занавеси ветром. По привычке, свойственной людям, живущим походной жизнью, он нюхал ночь и чутко вслушивался в темноту. Его иссечённое шрамами, налитое мощными мышцами тело, укрытое в этот миг лишь объятиями подруги, равным образом свидетельствовало о том, что мужчина был закалённым в бранях воином.
Устав ожидать внимания, жена решилась заговорить сама и приподняла голову.
– Может, задержишься на денёк, ладо мой? – жалостливо протянула она.
Стряхнув задумчивость, мужчина посмотрел на подругу. Смоленская княжна назвала его так, как обычно величают супруга – уже и не сомневалась, видно, что он может быть для неё кем-то иным.
– Я бы и рад, да вражины не ждут, душа моя, – улыбнулся Свенельд, стараясь смягчить и жёсткое лицо, и голос, и коснулся волнистых волос Любомиры. Они были на ощупь мягки и нежны, как руно ягнёнка, и в свете свечного пламени отливали медью. Он с удовольствием принялся водить по ним ладонью.
