Пролог
Стрёкот цикад, извещающий о последнем месяце жатвы плавно разносился по ветру, оставляя после себя лишь мимолетные фантомы, что напоминали о тёплом и безмятежном лете. В это время деревня, что находилась в близь старой реки только-только просыпалась. Было видно лишь пару сонных пастухов что гоняли скот и торговцев с города, сортирующих товар. Где-то вдалеке, высоко на крутом холме, взревел утренний колокол. Окрестная школа, местные магазины, старенький парк развлечений на пляже, даже утренний рынок– весь город спал в тени плавно уходящей ночи, и лишь редкие лучики света, дотягиваясь до берега реки, кидали свои блики на светло-лазурный сарафан девушки, обожжённой солнцем.
Медленно, словно боясь спугнуть столь милый её сердцу миг, босые ноги переплетались по всё еще сырой земле в окружении густой травы, оставляя на щиколотках капли утренней росы и прохладное покалывание. В такие моменты её разум словно просыпался от долгого сна, а сердце колотилось в груди как у маленькой девочки, впервые увидевшей оранжевый – точь спелый апельсин – рассвет.
– Всегда помни, кто ты есть. Всегда. – Стоя по колено в ледяной воде, она, не отрываясь, смотрела в своё отражение, что с каждым днём искажалось всё больше. – Всегда будь свободна. Всегда. – Мягкий, дрожащий голос разнёсся по ветру, унося сказанную клятву через обширные пшеничные поля и зеленые луга.
Проговаривая в слух главное правило её семьи раз за разом, девушка, кинув взор в небо, под звуки гремящего колокола закрыла кристально-голубые глаза и, молясь, просила небеса лишь об одном: познать наконец вкус свободы, столь желанной её душе, но столь неизвестной её разуму.
Глава 1
– Вот интересно, – Линда слегка наморщилась, поправляя подол юбки, – давно эти цветы выглядят так сыро?
До сего момента в офисном сером переулке, близь к служебному выходу, было тихо. Основной штат сотрудников и топ-менеджеры уже давно уехали: кто на дорогих машинах, только недавно отмытых до блеска на мойке, а кто-то по-простому, в душном, общественном транспорте, угрюмо мечтая о судьбе первых. Оставшийся персонал состоял в основном из трудоголиков, чья вера в “общее дело” (или неплохие сверхурочные) была выше личной жизни.
