Анна вбежала в подъезд, задыхаясь, словно после марафонского забега. В руках – пакет с лекарствами и килограмм апельсинов, любимое лакомство капризной бабушки. На губах – привычная, почти автоматическая улыбка, адресованная полной соседке, выносившей мусор.
«Добрый вечер, Ирина Александровна!» – пропела она, стараясь, чтобы в голосе не прозвучало ни капли усталости. Но стоило тяжелой, обитой кожей двери захлопнуться за спиной, отрезая её от внешнего мира, как маска безмятежности сползла, обнажив глубокие морщинки усталости у глаз, залегли темными тенями. Сорок один… цифра, словно приговор, эхом отдалась в голове. А впереди – лишь нескончаемый день сурка. Подъем в пять утра, чтобы сварить бабушке овсянку и приготовить компрессы, затем – бегом на работу, в бухгалтерию загибающегося завода. После работы – снова дом, заботы, капризы. А ночи… ночи – это отдельная пытка. Бесконечные походы в туалет, смена белья, уговоры, успокоения. Она поднялась по лестнице, ощущая, как ноют натруженные ноги. Квартира встретила её запахом лекарств и затхлости.
В комнате царила полутьма, из-за прикрытой двери доносилось ворчание бабушки. – Анна! Где тебя носит? Я тут умираю от жажды! – проскрипел старческий голос. Анна вздохнула и вошла в комнату. Бабушка лежала в огромной, старомодной кровати, окруженная подушками. Ее лицо, испещренное морщинами, казалось совсем крошечным на фоне белоснежной наволочки.
– Бабуль, я же только что ушла, – мягко сказала Анна, ставя пакет на тумбочку. – Вот, купила тебе апельсины.
– Апельсины мне твои не нужны! Воды дай! И чтобы не холодная, а теплая! Анна, стараясь не выдать раздражения, налила бабушке воды в стакан. Та жадно выпила несколько глотков и отвернулась к стене.
– Опять накрасилась? Думаешь, помолодеешь? – буркнула она. Анна промолчала. Ей действительно хотелось выглядеть хорошо, хоть немного отвлечься от серых будней. Но бабушкины слова, словно ледяной душ, обрушили на неё волну разочарования.
Она вышла из комнаты и прошла на кухню. Там, склонившись над плитой, хлопотала мама. Её лицо, такое же усталое, как и у Анны, выражало бесконечную печаль.