Плюшевый медведик с несуразно огромными задними лапами задумчиво прислонился мохнатой щекой к зеркалу, словно принюхиваясь к собственному отражению. Лапы у медведика, прямо лыжи какие-то, были придуманы и скроены очень давно для того, чтобы на ступнях смогла уместиться аккуратным крестиком вышитая в два абзаца надпись: «Маша. 1.4.1979. На пенёк не садись. С дураками не водись. Кашу кушай. Маму слушай». Вокруг медведика были разбросаны скрепки, заколки, рублёвая мелочь, обёртки от конфет «Мишка косолапый», лежали стереонаушники, щётка для волос и тюбик губной помады. Там же расположилась папка с полуразвязанными тесёмками, судя по объёму – то ли диссертация, то ли недоукомплектованный набор бракоразводных документов. К папке была прилеплена записка: «Подколодная! Глянь на 25-й и 26-й страницах – там мура полная!» Лежала ещё утомлённого вида книга с бесцветной обложкой, из которой, словно термометр из подмышки, торчала потрёпанная закладка. Книга называлась: «В. Бессонов. Сны. Что мы о них знаем, и что они знают о нас».
Распростёртая на двуспальной кровати Клара мягко и безмятежно сопела, лёжа на животе, левым ухом прильнув к подушке. Из-за такой её позы казалось, что нос спящей застенчиво целуется с левой щекой. Недвижная Клара в этот момент уже видела сон, один из тех снов, широкоформатных и цветных, которые, логично заканчиваясь или обрываясь где попало, чаще в самом интересном месте, обычно возвращали её к реальности.
Вот, наконец, всё ещё отсутствующая Клара нахмурилась, обиделась, затем озадачилась, потом расстроилась, разозлилась, наконец без всякого перехода вдруг улыбнулась и, прыснув от внезапного приступа весёлости, проснулась. Ей было очень смешно. Чудеса! Что такого смешного можно увидеть во сне? Согласно исследованиям и выводам В. Бессонова – абсолютно ничего. Сны дело серьёзное. Они еженощно утаскивают нас к себе и с бестолковой настойчивостью крутят нам многосерийное кино, напуская туману и запутывая сюжет. Мы же в большинстве случаев бесцеремонно просыпаемся, отмахиваемся от них, вскакиваем и бежим чистить зубы вместо того, чтобы очароваться, задуматься. С другой стороны, хочется возразить – задуматься, помилуйте, да о чём же? Если сон есть такая большая премудрость, то для чего же тогда эта учёность лезет со своей, скажем, селёдкой и тычет ею в нос вместо того, чтобы прямо и по-человечески объяснить: «дорогой(ая), вас ждут глубокие финансовые разочарования». И чем крупней, зубастей и зловонней эта вещая селёдка, тем серьёзнее ожидающие вас заботы. Если селёдка свежая и живая, значит, вам не заплатят за уже сделанную работу, кинут, проще говоря; если она жареная или пряного посола – вам не возвратят долг или же ваши сбережения сгорят в огне очередного кризиса. Мура полная. Однако, несмотря на очевидную бессмысленность, нелепость проведённых параллелей, в течение первых волшебных мгновений после пробуждения любое сновидение всё же кажется чистым, как собственная слеза, и понятным, как чужая жизнь. Тяжёлые разочарования, пряные слёзы разлук, «вечерней зари последние прощанья» так ясны, так естественны, так выпуклы и многозначительны, что хочется, натянув на голову одеяло, немедленно покинуть этот грустный мир. Кошмары так бесцеремонно наглы и леденяще безобразны, что хочется одеяло с головы сбросить, вскочить и в ужасе бежать, мчаться неизвестно куда. Отчего, вы думаете, некоторые, ни свет ни заря проснувшиеся, вздрагивая от холода и ритмично вздыхая, c обречённым видом бегают по сырым аллеям, ожесточённо вертят шеями, трясут голеностопами и машут руками? Физкультура? Как же! Убегают они от собственных сновидений, отмахиваются от неудобно поставленных вопросов!
![[НЕ] нормальные](/uploads/covers/1a/1a500af7a4671b9611a6d2d7201e8455c6744a3a.jpg)
