Багровое солнце, пробиваясь сквозь серые тучи, окрашивало волны вокруг острова Рабов: «Забытые Имена» в зловещий оттенок запекшейся крови и ржавой стали. Элиас, привязанный к обломку мачты прогнившего судна, ощущал лишь палящий зной и тошнотворный смрад гниющих водорослей и рыбы, поднимавшийся с берега, словно вздох самого дьявола. Он был уже не тот холеный мужчина из Рейнхольда, но грязный, избитый пленник, чью одежду разорвали в клочья шторм и жестокие руки его похитителей. Он помнил лишь жгучую боль, вкус морской воды и страх, когда его вытаскивали из пасти волн, оставивших от корабля, на котором отплыл из портового города Фрейталь, лишь древесный скелет и изрядно потрепанную корму, борта, палубу. Карл… Его добрый попутчик Карл, нашел свой конец в этой безжалостной южной пучине, как и многие другие, чьи имена теперь известны только морской воде.
Судно, некогда гордо рассекавшее волны, теперь напоминало лишь скелет давно умершего чудовища, потрепанное штормом, чьи доски скрипели и стонали, словно проклинали свою участь. Паруса, изорванные в клочья, напоминали крылья раненой вороны, безнадежно бьющейся в агонии. На палубе, словно тени, слонялись матросы, чьи лица были испещрены шрамами и грязью, а глаза горели тусклым огнем равнодушия и алчности.
Грог, крепкий, словно ствол старого дуба, с хриплым смехом сплюнул через борт, оставив след на почерневшем дереве. Грог: Еще один на корм рыбам… Или, скорее, для острова.
Бёрт, чье лицо было изуродовано старыми шрамами, усмехнулся, показывая редкие, почерневшие зубы. Бёрт: Не для рыб, Грог, не для рыб. Он будет гнить на песке, как и все остальные.
Элиас: (Хрипло) Где я? Грог: (С презрительной усмешкой) Там, где ты забудешь своё имя и лицо. И даже самого себя.
Когда судно, наконец, скрежеща и хрипя, словно старая кляча, уткнулось носом в грязный песок, Элиас понял, что остров – это не спасение, а лишь место в аду. Берег, усеянный обломками человеческих костей, напоминал кладбище надежд, где кости и останки говорили о бесчисленных трагедиях. В воздухе витал смрад гнили и пота, а крики чаек, смешанные с воплями рабов, напоминали предсмертные стоны проклятых.
