Конец уже близко. Я ощущаю это всеми клетками. Многие месяцы без солнца, в темном затхлом углу притупили мою жизнестойкость. Пить. Хоть каплю воды. Там, за стеной, совсем близко – море. Я знаю. Я помню. Огромное южное море, огромное солнце, сколько угодно света с утра до вечера. Но надежды больше нет. Ко мне никто не приближается уже много дней. Со своего места я вижу, как неподалеку ходят люди, каждый день разные, там смеются, громко разговаривают, что-то покупают, там бегают дети с мороженым, а взрослые с наслаждением пьют из разноцветных бутылок. Пить… Ненавижу людей.
Погружаюсь в привычное уже состояние «не жив-не мертв» , сознание плывет в темноту. Пусть. Так легче. На зыбкой границе этой темноты мерцают уцелевшие клочки воспоминаний. Когда-то и я жила. Огромный светлый дом – вместо потолка и стен прозрачные панели, лучи солнца проходят насквозь, дробятся и сверкают в капельках воды на зеленых листьях. Сквозь стекла видно синее море. Наша большая семья ни в чем не нуждалась, мы, дети, росли, окруженные постоянной заботой и лаской. Правда, мы никогда не покидали нашего солнечного стеклянного зала, но нам и в голову не приходило этого захотеть. Зачем? Нас кормили, поили, купали. Любили?
В один день все кончилось. Нас, детей, взяли на руки чужие люди, вынесли из дома и погрузили в железный, отвратительно воняющий бензином закрытый ящик. Я помню долгий, безмолвный прощальный стон старших родичей, провожавших нас скорбными взглядами и едва заметными легкими взмахами. Затем была дорога в страшной тряской темноте. Неизвестность. Нам никто ничего не обьяснил и мы, подпрыгивая на ухабах и пытаясь прижаться теснее друг к другу, строили тысячи предположений о нашем будущем. Наивные, чистые дети, выросшие под стеклянным колпаком.
– Смотри, какая зачуханная бедолага, – вдруг раздается голос прямо надо мной. От неожиданности я вздрагиваю, силюсь вырваться из серого потустороннего дурмана. Неужели?! Скорей, скорей, собрать все силы, сколько их осталось, подать знак – я жива, помогите! Но сил давно уже нет, ни малейшего колебания не нарушает моей привычной неподвижности. Я могу только смотреть.
